Избранные работы
Шрифт:
Но, к счастью, педагогическая и преподавательская практика вовсе не так нуждается в такого рода психологическом экспериментировании и наблюдении. К счастью, учитель или воспитатель имеет перед собой не один мозг и нервную систему, но всю живую личность, которая достаточно дает знать о своей внутренней жизни без помощи всяких иных, кроме естественных, экспериментов, состоящих либо в прямом вопросе, который относится к предмету, из него вытекает и с ним связан, либо в косвенном побуждении ученика к самопроизвольному обнаружению, в возбуждении его интереса к той или другой наиболее важной в данный момент стороне дела. Опытный воспитатель и учитель сам является непосредственно в своей педагогической деятельности в достаточной степени для своих целей наблюдателем и экспериментатором, и посредством этого наблюдения и экспериментирования он извлекает из «испытуемого», не давая ему это сознать, все наиболее для себя ценные сведения. Здесь преимущественно должны мы искать психологию, пригодную для педагогики.
В чем именно состоит это естественное экспериментирование, сказать не трудно. Воспитатель воздействует определенным образом на воспитанника какими-либо проявлениями со своей стороны, чтобы вызвать ответные проявления воспитанника; эти последние таким образом действуют на воспитателя, что в нем как бы отпечатлевается непосредственно образ внутреннего состояния воспитанника, так что он, как говорится, переносится в него и, таким образом, путем симпатического или, вернее, синергетического возбуждения родственного ему душевного
Быть может, кого-нибудь удивит, что мы это называем психологией. Будут говорить, что такое экспериментирование производит каждая умная мать над своим ребенком без всякого притязания на психологические или физиологические познания. И все же это психология, и именно такая, от которой можно ждать скорее всего и больше всего пользы для педагогической и преподавательской практики. Она может и должна быть подготовлена, укреплена и углублена теоретическим изучением психологии, но главным делом остается всегда живое, непосредственное общение с ребенком. Из этого общения, из меняющихся на тысячи ладов впечатлений, которые оно приносит, вырастает сама собой эта естественная психология; она крепнет от постоянного, проникнутого любовью занятия с ребенком и укрепляется так до степени уверенного в себе искусства руководить душой – искусства, которому мы так удивляемся в выдающихся педагогах. Все это, конечно, обусловливается в каждый данный момент наличным состоянием энергии и через это определенными оборотами энергии; но не эти условия должны существенно интересовать педагога. Пусть они его, вообще говоря, и интересуют, только во время педагогической работы он не должен увлекаться этим интересом, потому что здесь все дело в том, чтобы войти в возможно более тесную связь с душевной жизнью ребенка, суметь жить как бы одним с ним чувством и, таким образом, научиться судить о том, чего именно теперь можно от него требовать и на какие результаты можно надеяться. Таким путем он получает возможность рассчитать, правда, не теоретическим, но для практических целей вполне достаточным способом, какое воздействие на воспитанника возможно в данное время, в данном месте, и сообразно этому действовать.
Вот в чем состоит, следовательно, настоящее психологическое искусство воспитателя, так же как и психологическое искусство актера или оратора, или офицера, или всякого другого начальника, или руководителя какого-нибудь предприятия, в котором участвует много лиц, определенным образом связанных друг с другом, наконец, даже просто искусного собеседника. Это искусство состоит в том, чтобы уметь другого «захватить» или, как это можно выразить еще грубее, «забрать» там, где это возможно, и забрать тем вернее, чем меньше для того нужно сильных, насильственных и вообще резко бросающихся в глаза средств, ибо чем глубже кто-нибудь знает и понимает сокровеннейшие движения души, на которую он хочет оказать влияние, тем меньше станет он, подобно неумелому пианисту, со всего размаха ударять по ней; тем скорее нежнейшее прикосновение к клавиатуре души пробудит в ней ту тонкую музыку, которую он хочет пробудить. Таково психологическое искусство воспитателя; это есть искусство непосредственного, мгновенного завладения душами путем тончайшей реакции на всякое, едва заметное проявление душевной жизни управляемого и путем точного приспособления приемов воздействия к его душевному состоянию, которое резко и определенно отпечатлевается в душе воспитателя.
Это, конечно, прежде всего дело развитого такта. Это слово прекрасно выражает то, что мы хотим сказать; в точном переводе оно означает «чувствование», то чувствование, в котором мы соприкасаемся с другим человеком, так что его внутреннее состояние почти непосредственно переходит в нас и как бы отпечатлевается в нашей душе, и мы в состоянии реагировать на него почти так же, как если бы это были мы сами. Этому, конечно, нельзя выучиться чисто теоретическим путем. Кому природа совершенно отказала в этом даре, тот будет если и не плохим воспитателем, то, во всяком случае, никогда не сделается и виртуозом, как тот, кому природа отказала в гибкости пальцев или скорее в легкой подвижности двигательной иннервации, никогда не станет виртуозным пианистом (хотя, может быть, и станет порядочным), сколько бы он ни тратил труда и времени на упражнения. Это, однако, не исключает того, что природное дарование там, где оно в некоторой степени имеется, может быть с пользой развиваемо при помощи теоретических занятий. Вообще никакая практическая способность не может быть приобретена одной теорией; повсюду известная доля дарования и серьезного упражнения есть первое, что требуется, и теория имеет только вспомогательное значение, поскольку она указывает упражнению правильные пути и тем помогает правильно развивать дарование. Поэтому пригодной для педагога теоретической психологией будет та, которая лучше всего поддерживает и, следовательно, вместе помогает развивать ту естественную психологию педагогического такта, которая у одних бывает как бы врожденной, другими же достигается только с большим трудом и то лишь в некоторой степени.
Какими свойствами будет отличаться эта теоретическая психология? Она, во всяком случае, не перенесет центра тяжести на физиологические предпосылки, хотя без всякой предвзятой мысли признает их значение и не преминет в общих чертах указать, в чем они заключаются. Она может довольствоваться указанием, что при таких-то и таких-то элементарных условиях совершаются такие-то и такие-то элементарные психические переживания (ощущения), при таких-то и таких-то более сложных условиях получаются такие-то и такие-то компликации простейших впечатлений (представления, идеи, волевые акты, сложные чувства, аффекты, страсти) и т. д. Эти типичные формы душевной жизни большей частью уже достаточно известны из собственного опыта и нуждаются только в более резком разграничении. Конечно, выработать строгие понятия можно, только применяя строго научный метод, о свойствах которого речь впереди. Но лишь после того, как будут таким образом описаны общие возможные типы психических образований, возникает главная задача, к разрешению которой «педагогическая психология» должна обратиться со всей энергией: задача познакомить с богатым разнообразием и индивидуальной определенностью психических форм, происходящих из простейших форм путем неограниченного числа комбинаций. Центр тяжести будет, таким образом, лежать на переплетении простых элементарных форм сознательной жизни, нельзя будет удовольствоваться одним как бы анатомическим расчленением представления, чувств, волевых актов и т. д., но нужно будет показать, как каждое ограниченное душевное состояние включает в себя эти три момента, следовательно, одинаково является состоянием представления, чувствования и хотения. Ведь задача состоит в том, чтобы без всяких пробелов представить себе полную картину конкретного переживания, следовательно, в психологическом синтезе, правда, как предварительное условие необходим также и анализ, разложение содержания сознания на его простейшие составные части, но он здесь необходим только как предварительное условие, для того чтобы уметь представить возможно чище и полнее сплетение элементарных форм. Только в таком виде психологическая теория могла бы служить опорой для той естественной психологии такта, о которой мы только что говорили. Ибо для нас в данном случае важно не только уметь подметить отдельные, наиболее явно выраженные черты в душевном состоянии наблюдаемого,
И при таких условиях психологическая теория, как и всякая теория вообще, все еще будет общей. Последнее индивидуальное недоступно вообще ни для какой теории. Это могло бы казаться сомнительным, но более глубокое проникновение в метод психологии вообще рассеет это сомнение. Здесь будет достаточно следующего указания. Последней задачей психологии является вообще реконструкция непосредственного переживания сознания в его цельности. Но каким образом можно будет научно овладеть непосредственно переживаемым, раз это переживание вполне индивидуально, а все чисто индивидуальное недоступно для теории, как это только что было сказано? Как чисто внутреннее состояние оно никогда не может проявиться вполне; всякое проявление есть уже абстракция, которая удаляется от конкретного, обобщение, которое удаляется от индивидуальности непосредственного переживания. «Когда душа говорит, тогда, увы, душа уже больше не говорит» – это буквально верно. Когда душевное переживание, т. е. нечто чисто внутреннее, проявляет себя наружу, оно тем самым теряет свое внутреннее и, следовательно, свой характер душевного переживания. И все-таки только на основании его проявлений и так как каждое проявление есть уже объективирование, то, значит, только на основании объективного можно постичь субъективность переживания, насколько она вообще может быть постигнута. Но не теряем ли мы вместе с тем ту самую субъективность, которую мы искали? Этот вопрос кажется роковым.
Но, в сущности, он решается просто. Ведь выражениями «объективный» и «субъективный» мы с самого начала обозначали только разницу в точке зрения. У объективного рассмотрения нет в распоряжении никакого другого материала, помимо того, который составляет в то же время содержание субъективного переживания. Как могли бы мы вообще говорить о чем-нибудь таком, что не представлялось бы нам как-нибудь, посредственно или непосредственно, и что, следовательно, не выражалось бы как-нибудь в наших собственных переживаниях, поскольку оно уже является чем-то психическим? Но, с другой стороны, и субъективное рассмотрение по той же причине не может достигнуть какой-либо степени объективной точности, и факты внутреннего переживания не могут быть научно установлены иначе, как исходя из его проявлений, следовательно, объективирований. Только точка зрения в этих двух случаях остается всегда противоположной. Объективная или, вернее, объективирующая, возводящая субъективное на степень объективного определения, точка зрения восходит от непосредственного, индивидуального переживания к закономерно всеобщему; наоборот, субъективная точка зрения отправляется от этого всеобщего, насколько и как оно было установлено объективным рассмотрением, для того чтобы снова вернуться к его последнему, сокровеннейшему основанию в непосредственном переживании субъекта и таким образом восстановить, реконструировать это последнее после того, как мы оставили его за собой и как бы потеряли из виду при объективирующем рассмотрении. И как объективную точку зрения следует называть точнее объективирующей, потому что процесс объективирования никогда не заканчивается (абсолютная объективность вообще недостижима), так и субъективная точка зрения есть в действительности субъективирующая, потому что последняя субъективность непосредственного переживания точно так же недостижима, но может быть определена только с большей или меньшей степенью приближения. То, что прежде рассматривалось с точки зрения объективного, т. е. закономерно всеобщего, субъективирующая точка зрения приводит шаг за шагом обратно в субъективную область переживания и тем впервые создает понятие этого переживания, которое затем постепенно получает все более и более строгую определенность.
Только теперь становится вполне ясным внутреннее отношение психологического способа рассмотрения всего педагогического дела к его рассмотрению с точки зрения чистых наук об объектах – логики, этики и эстетики. То, что мы называли мирами – объектами сознания: наука, нравственность, искусство, – все это с психологической точки зрения оказывается только наиболее устойчивыми образованиями сознания, которые возникают не только на один раз и на одно мимолетное мгновение для того, чтобы снова исчезнуть, но благодаря значительности и глубине своего содержания утверждаются в сознании и остаются там, так что каждый в любое время может в существенно сходных чертах снова пережить их в своем собственном сознании. Наоборот, каждый данный индивид в данный момент имеет перед собой только как бы случайные отрывки из этого, создающегося таким образом мира сознания, и притом индивидуально определенные отрывки, зависящие каждый раз в своей ограниченности от чрезвычайно изменчивых условий момента и, далее, от всего предыдущего процесса, который привел эту индивидуальную цепь переживаний к данному переживанию, продолжает в нем действовать и как бы оставил в нем свои следы. Но понять эти индивидуальные образования в душе воспитанника было бы для воспитателя совершенно неразрешимой задачей, если бы не было возможно в силу описанного выше непосредственного общения душ прямо перенестись на точку зрения другого и, таким образом, вообразить себе, какое именно представление о предмете должен тот получить при данных условиях. Но так как индивидуально определенные отрывки все все-таки принадлежат к одной и той же общей картине предмета, то только тот, кто основательно знает эту общую картину, будет в состоянии рассчитать, как она изменится и исказится, если ее рассматривать с данной точки зрения, подобно тому, как тот, кто точно знает соотношение частей какого-нибудь здания, при достаточном навыке сумеет мысленно представить себе, в каком перспективном виде это здание будет являться зрителю с различных точек зрения. Или воспользуемся другим сравнением: тот, кто стоит на возвышенности, видит дальше; именно поэтому он в состоянии представить себе более ограниченный вид, который открывается пред стоящим ниже, особенно если сам он только что добрался до высоты. Понять это сравнение легко. Наиболее широкий взгляд является в результате наиболее полного обладания предметом, обозревающего его построение в сознании с простейших элементов. Поэтому тот, кто знает предмет наиболее основательно, более всего способен также не только «видеть дальше» того, кто знает мало, но и понять его во всех индивидуальных особенностях его неполного, страдающего многочисленными пробелами понимания вплоть до самых незначительных, совершаемых как бы ощупью попыток, и помочь ему пойти дальше от той точки, на которой он сейчас стоит, как опытный проводник помогает новичку при восхождении на гору. Это значит, что самое совершенное значение предмета есть первая по важности предпосылка для того рода психологии, которая нужна учителю и воспитателю. К этому должен, однако, еще присоединиться специфический интерес не только к предмету, но и к индивидуальности того лица, которое должно быть поднято до высоты предмета, и далее выработанное умение всякий раз мысленно переноситься на уже достигнутую им ступень, для чего требуется своеобразно развитая рефлексия.
После всего сказанного нельзя себе представить никакого резкого разделения между предметной и психологической точкой зрения, применяемой воспитателем: обе они на каждом шагу неизбежно соприкасаются друг с другом и на практике даже непосредственно друг в друга переходят. Поэтому и при разработке педагогической теории нельзя будет резко оторвать друг от друга эти две стороны, но на каждой ступени, даже почти в каждом отдельном вопросе предметная точка зрения будет находиться в тесной связи с психологической. Только при каждом своем утверждении теория как таковая должна ясно сознавать, что покоится на объективно предметном и что на субъективно-психологическом рассмотрении.