Изгнанница
Шрифт:
Лорисс неожиданно для себя не рассмеялась, а как-то глупо хмыкнула. Напряжение спало. Она напрасно волновалась. Как она вообще могла подумать, что в голове у Лавелии возникнут мысли, далекие от правил приличия? И только она собиралась с облегчением вздохнуть, что гроза миновала, как графиня обернулась и порывисто сжала ей руку. Ее лицо оказалось вопреки приличиям недопустимо близко - наклонись и губами заденешь пунцовую щеку. Как Лавелия не сдерживалась, на глазах выступили слезы. Грудь ее, вполне заметная под рубахой, к тому же подчеркнутая корсетом, вздымалась.
– Виль… ты… я…
Слава Свету, она не успела ничего сказать! Никогда еще Лорисс так не радовалась появлению Флавиана.
– Лавелия, я беспокоился, - тот возник слишком близко, чтобы не слышать того, о чем говорила, а быть может, как раз не договорила сестра.
– Разве можно уходить так далеко?
Царапины на его лице стали совсем не заметны. Вместе с безупречной внешностью к нему вернулась прежняя надменность и желание в каждой мелочи отстаивать нерушимое правило “я господин”.
– Виль так интересно рассказывал мне о травах, - тихо заговорила Лавелия, стараясь за нарочитой монотонностью слов спрятать бурное волнение.
– Вот как? Я уж, было, решил, что дело обстоит как раз наоборот: самое интересное рассказывала ты…
Бросив на Флавиана короткий взгляд, Лорисс мысленно позавидовала его умению владеть собой. На его лице застыла легкая улыбка. Что вы говорите? Намек? Отнюдь. Вежливое напоминание о том, чего делать нельзя. Ни при каких обстоятельствах. И ни с каким спасителем. Особенно, следует отдельно подчеркнуть, если он далек от той среды, где ты, милая девочка, воспитывалась. Романтика: ночь, пожар, дождь, кошки, - все очень мило. Эмоции - и ничего более. В приличной обстановке, девочка, ты с улыбкой вспомнишь, быть может, о своем спасителе, испытав малую толику признательности - но и только. Кто он, милая, и кто ты? Рядом с эмоциями ничто так близко не ходит, как глупость. Помни о том, и держи себя в руках… Тьма возьми.
Посчитав, что дальнейшая семейная сцена обойдется без ее участия, Лорисс учтиво склонила голову и поспешила удалиться. Не без внутреннего ликования. Хорошо еще, удалось уйти от опасного места, не спотыкнувшись. Между лопатками закололо, стоило только представить, каким взглядом проводил ее Флавиан. Лорисс так и не смогла отделать от мысли, что имей такой взгляд физическое воплощение, он проткнул бы ее, как мечом.
– Слава Свету, ты вернулся, Виль!
– Далмат развел руками.
– Ужин готов, а нашего знаха… знахаря, смешно звучит, нет.
– Ты уж сразу скажи - колдуна, - Северин осторожно разогнул спину.
– Ты следи за речью, Сысой, а то мы тогда по уши в дерьме.
– Почему это еще?
– Это знахарки обязаны оказывать помощь всем, кому ни попадя, - Далмат подмигнул Лорисс.
– А за деяния колдуна вовек не рассчитаешься. Каждый колдун сам за себя. А у знахарок закон общий имеется. Они клятву дают, когда посвящение проходят, и имя восточное принимают. Отступятся - собственное мастерство ее и покарает.
– Это как?
– Вот сейчас Виль
– Я не знаю, - буркнула Лорисс, вынимая из торбы мясистые клубни.
– Сколько себя помню, у нас всегда Фаина была. И ничего такого она не рассказывала.
– А я вот знаю, - Далмат посолил суп. На их счастье уцелел единственный мешочек с солью. Чего не скажешь о приправах.
– Мне одна знахарка знакомая рассказывала. Обращался как-то к деревенской, сам-то я городской.
– Знаю я, зачем ты обращался, - Северин хитро улыбнулся.
– Много ты знаешь, Сардарий. Это у тебя одни девки на уме, а у меня болезнь душевная была.
– Как интересно, - Северин с неподдельным удивлением уставился на Далмата.
– У тебя, и вдруг душевная?
– Интересно ему. Не знаю, что случилось, но в один прекрасный день… хотя, если подумать, какой же он прекрасный? Не важно. Так вот, хочу, как-то, взять в руки нож острый и такой страх меня берет, что невозможно высказать. Вот прямо душу наизнанку выворачивало, стоило только посмотреть. Уж и заставлял себя, и уговаривал, и приказывал - ни в какую. Только прикоснусь, и дыхание спирает, как без воздуха под водой. Думал, пройдет. День, другой - все то же. На меч и вовсе смотреть не мог. Трясло всего.
– Ничего себе!
– Лазарь, мирно отдыхавший у костра, приподнялся.
– И что же?
– А то же. Вот пришлось к знахарке обратиться.
– Помогло?
– Сам-то, как думаешь?
– Слушайте вы его больше, - Глеб вышел на поляну и устало присел на поваленное дерево, потеснив Лорисс.
– Ты, Глеб, не знаешь - и не говори.
– Может, ты и обращался к знахарке, но по другому поводу. После знакомства с некой молодой особой. Она, конечно, была так хороша, что…
– Я и говорю, по другому поводу, - обрадовался Северин.
– Хватит, - повысил голос Далмат.
– Не о том речь. Вот она мне, эта знахарка и рассказывала. Что если отступится от клятвы, и не поможет тому, кто обратиться к ней, то однажды, заварив себе какой-нибудь боярышник, выпьет его и отправится в Полуночный мир, как будто выпила она… Виль, подскажи.
– Если выпить настойку корня Кукольника, то запросто можно умереть.
– Вот! Виль не даст соврать.
Не обнаружив возле костра металлической кружки, в которой обычно заваривала траву, Лорисс поднялась и пошла на поляну, где невдалеке от костра паслись расседланные лошади. Там, на траве лежали седельные мешки. Во всяком случае, те, что удалось спасти.
Жухлая осенняя листва - слабое утешение, но лошади упрямо склоняли головы, выискивая редкие зеленые стебли. Последние лучи заходящего Гелиона осветили поляну. Прислонясь спиной к огромной, в два обхвата, березе, сидел Бажен. Льняная повязка, пропитанная настойкой из корня Крупины, закрывала половину лица. По негласному правилу Бажен начинал ночное бдение. Позже его сменял Далмат, потом наступал черед Лазаря, и под утро обычно караулила Лорисс. В последнее время, в связи с тем, что на ее долю и так выпало немало обязанностей, Глеб освободил ее от ночного караула.