Изгнанница
Шрифт:
Глеб выделил три дня, чтобы привести раны в порядок. С большинством повреждений Лорисс справлялась без труда. Корень Беляны, заваренный в крутом кипятке, а потом процеженный до состояния густой вязкой массы, великолепно заживлял неглубокие порезы.
Первым, кто перестал внушать Лорисс опасения, был Флавиан. Длинный порез - чуть разошлась кожа, не более - на правой руке и две глубоких царапины на лице. Пусть придавали они благородному лицу вид заправского разбойника, зато спустя трое суток от них остались едва заметные розовые полосы. Издалека не заметные совершенно. Легкий загар плюс время, и скоро граф сможет принимать приглашения на званые обеды.
О Лавелии и говорить нечего. Злополучные события коснулись ее лишь отчасти. Она ничего не помнила. По ее словам, она заснула в горнице, а проснулась
К слову сказать, тот “благородный поступок” дорого обошелся Лорисс. Да, Лавелия оказалась легкой. И сама Лорисс находилась в таком состоянии, когда не задумываешься о последствиях. Однако, бродя по лесу в поисках трав, которые еще могут пригодиться, Лорисс сгибалась в три погибели от резкой боли в животе. И забыла бы она о том поступке, тем более что через три дня боль прошла, но Лавелия не давала ей проходу, при каждом удобном случае спешила выразить свою благодарность.
С Глебом дела обстояли хуже, чем с графом, но по счастью, лучше, чем Калиником. Сильные порезы на лице, на предплечье была повреждена кожа. Невзирая на то, что рана была рваной, в глубине скоро образовался рубец. “Зажило как на собаке, не к ночи будет помянута. Нам собак еще не хватало”, - шутил Глеб, поглаживая свежий шрам над губой.
Лазарь - единственный, кто обошелся без царапин на лице. Свирепая кошка, вцепившись ему в предплечье, основательно потрепала его. Раны были глубокими, и заживали плохо. Но, меняя повязки, Лорисс видела, что дело идет на лад. Правда, кое-где пришлось взяться и за иглу. Что ж, при должной сноровке дело нехитрое. Старая Фаина считала, что шить поврежденную плоть должна уметь каждая уважающая себя девушка. Лес полон опасностей, из которых лесные кошки - меньшее из зол. А вот заденет тебя озорница Лесавка, или дева-морочница, уж об Отверженных, не к ночи будут помянуты и речи не идет. Против иной царапины и нити подходящие нужны со словами заветными. Но никогда, Лорисс могла бы поклясться, заложив руки за спину и подставив грудь лучам Гелиона, - никогда, Фаина не упоминала о Кошках! Решив про себя, что Кошки мало чем отличаются от дочерей Лесного Деда, Лорисс, сшивая иглой податливую кожу, шептала знакомые с детства слова. Кроме раны на предплечье, у Лазаря были сильно обожжены руки: выводить лошадей из горящей конюшни пришлось ему одному.
У Северина была изранена спина. Пока Далмат прорывался к воротам, он прикрывал его, стреляя из лука. Бесплодность такой обороны он понял после того, как кошка, трижды пронзенная стрелами, бросилась на него сзади. Вряд ли ему пришлось бы лечить раны вообще - не спасла бы и куртка - если бы не Далмат. Пока разъяренная кошка рвала Северину спину, Далмат снес ей голову мечом. Целый день Северин пролежал в горячке. Лорисс пришлось поить его Сон-травой, чтобы снять жар и облегчить страдания.
Когда Лорисс увидела Бажена… Гонимые страхом, они спешили как можно дальше убраться от опасного хутора. Так что осмотреть всех она смогла некоторое время спустя. При первом взгляде на Бажена, Лорисс поняла, что спасти левый глаз не удастся. Под рассеченным веком уже не было глаза. Пустая глазница со слизью - все, что от него осталось. К чести Бажена, он принял страшную новость стоически. “С девками общаться, и одного глаза хватит. Чего я там не видел?” Но шутки давались ему с трудом. Отекла вся левая половина лица, и Лорисс тоже поила его Сон-травой, чтобы ослабить боль. По ночам он часто просыпался, уже сдерживая стон, который во сне исторгала грудь, и хрипло просил Лорисс дать ему еще отвара Сон-травы. Корень Крупины, который Лорисс прикладывала ему на лицо, чтобы вытянуть возможную заразу, слава Свету, великолепно справился со своей задачей.
Заставив Далмата раздеться догола - иначе было нельзя - Лорисс ахнула. Что-то нереальное представляло его тело. Покрытое густыми волосами, сквозь которые виднелись глубокие порезы, оно напоминало творенье знаменитого безумного художника Армэли. Лорисс видела его картину в доме Лазаря, она называлась “Проклятие грешника”: огромный голый мужчина сам наносил себе порезы ножом, таким образом искупая насилие, причиненное собственной жене. Теперь, глядя
Она оказалась права. Пусть не через три дня, пусть позже, но корочки отвалились, и получилось другое странное явление: белое волосатое тело, испещренное нитями невидимой паутины.
Далмат страшно чесался, и Лорисс пришлось дополнительно заняться поисками чертошника. Кроме сильного запаха, отпугивающего лесных кошек, он обладал еще одним свойством - отлично снимал зуд, одновременно заживляя мелкие порезы. Кроме того, ей пришлось сходить за чертошником еще один раз. Как только стало известно, что его можно было использовать для борьбы с кошками. Правда, Лорисс не уточнила, что речь идет об обычных лесных кошках, а не о тех монстрах, с которыми они столкнулись на хуторе.
Меняя у Калиника очередную повязку, дурно пахнущую, со следами серо-зеленого гноя, Лорисс чувствовала себя ужасно. Но не потому, что дело пришлось иметь с грязной работой. На ней, как и на Лавелии, не оказалось ни одной царапины. Лишь Далмат, в очередной раз демонстрируя себя в полном блеске мужского великолепия, поинтересовался: как можно заслужить такую любовь у кошек, чтобы в следующий раз его не тронули? Не следует ли ему, по возвращении в родной дом, пригреть на своей груди парочку пушистых, уютно урчащих кисок?
Калиник не шутил. На третьи сутки он впал в бессознательное состояние. Кроме головы, у него была рана на горле, у самой ключицы. Несерьезная рана. Но даже она гноилась, и Лорисс ничего не смогла поделать. Промывая раны уже насыщенным раствором Желтушника, она старалась, чтобы приходящий иной раз в себя Калиник, не прочитал в ее глазах свой приговор.
Ради Калиника Глеб задержался еще на пару дней. Но тот уже не приходил в сознание. Он бредил, дыханье его прерывалось. Гнойная опухоль разрасталась. Синие вены на висках и на лбу вздулись. Даже в бреду, он постоянно просил пить. Лорисс поила его настойкой боярышника, как раз к осени набравшего силу, но все оказалось тщетно.
Под утро пятого дня Лорисс проснулась. Открыла глаза и поняла, что спать больше не хочет. Моросил мелкий дождь. Стояла безупречная предрассветная тишина. Душа впитывала редкое мгновение, когда можно было лежать, наслаждаясь покоем. Когда не требовалось вскакивать и заниматься не терпящими отсрочки делами, которых, видит Отец, с каждым днем не убавлялось. Лорисс легко вздохнула и перевернулась на другой бок. Рядом с ней, под пологом, сооруженным из тех одеял, что удалось спасти, лежал Калиник. По его щеке катилась одинокая капля дождя. Он смотрел на Лорисс широко открытыми глазами. И не дышал.
Когда хоронили Калиника, облака разошлись, и робкие лучи Гелиона осветили поляну. С осеннего леса спала туманная пелена. Листва ожила, расцвеченная яркими красками. Лорисс выбрала для могилы поляну с Желтой травой. Жгучие стебли не терпят соседей. На таком месте не будет молодых березок или могучих елей. Пусть кости Калиника покоятся в мире - сквозь них не прорастут корни. У леса короткая память, но он запомнит безымянную могилу. Так будет правильно.
Податливая после дождя земля обнажила черное чрево, готовясь принять свое неразумное дитя. Что из земли вышло, туда же и вернется. Давно, когда не было еще людей, Отец Света подарил отчаявшейся иметь детей Земле тепло и собственное семя. Из него вырос огромный цветок. Вскоре бутон раскрылся - на лепестке сидел Прекрасный сын измученной матушки-Земли. Когда он вырос, его семя упало на орошенную дождями, согретую теплом Землю, и вырос другой цветок. Когда лепестки раскрылись, Земля увидела, что теперь у нее есть и Прекрасная дочь. Дети детей заселили Землю, радуя, и, как водится, огорчая свою Мать. Те, кто вышел из земли, в нее же и возвращаются.