Изгнанница
Шрифт:
Пока Лорисс говорила, все молчали. Лавелия тихо плакала, не стыдясь слез.
Дорога до вечерней стоянки прошла в молчании. После событий на кошачьем хуторе, у них не осталось вьючных лошадей. Коня Глеба спасти не удалось, как и великолепного жеребца графа. Но после смерти Калиника, на его лошадь погрузили уцелевшие вещи. Отдохнувшие лошади не знали устали. Даже послушный Сокол, казалось, рвался в бой. Время от времени Лорисс приходилось осаживать его, ласково похлопывая его по холке.
День клонился к вечеру, когда Глеб объявил привал. У каждого были свои обязанности, естественно, исключая графа и графиню.
Северин, как самый умелый стрелок отправился
У Лорисс тоже были свои обязанности. Недалеко от стоянки она нашла ручей - заросли Кукольника, пусть высохшего и пожелтевшего, безошибочно указали на присутствие воды. Кроме того, Лорисс необходимо было пополнить запасы Крупины. Опухоль у Бажена начала спадать, но прекращать лечение еще рано. Хотя он и рвался нацепить элегантную черную повязку вместо льняной, закрывающей половину лица, Лорисс категорически была против.
Закинув на плечо торбу, полную мясистых корней, Лорисс собиралась возвращаться, и тут заметила у самых корней клена тонкие бледно-розовые стебельки. Вот так запросто найти Дедку-да-бабку - редкая удача! И настолько нарочитой показалась ей эта находка, что Лорисс просидела перед ней дольше, чем требовалось для того, чтобы освободить от земли круглый корень с белесыми отростками.
Лорисс услышала голос позже, чем поняла, что на поляне она уже не одна.
– Ты что-то нашел, Виль?
– Лавелия, во всем блеске непорочной красоты, несколько затемненной в сумраке, остановилась в нескольких шагах.
– Что-то интересное?
– Интересное, моя госпожа.
– Виль, - Лавелия шутливо топнула маленькой ножкой, - из всех, кто находится со мной рядом, ты один достоин называть меня просто по имени.
Лорисс с досадой кивнула головой.
– Я с тобой за эти дни столько нового узнала. О травах, например. И вообще мне кажется, что иным дворянам, кичащимся своим происхождением, стоит у тебя поучиться, Виль.
Голос у Лавелии дрогнул, и чтобы скрыть волнение, она села на корточки. Ее плечо касалось Лорисс.
– Я никогда не видела, чтобы мужчина вел себя так, - Лавелия замолчала, подбирая слова.
– Так человечно. Мне всегда казалось, что они жестокие и безразличные. А сострадание - это удел женщин. Это странно, но ты первый человек, Виль, который заставил меня по-другому смотреть на многие вещи. Ты благороден, ты щедр, ты способен на поступок. Я… благодарна судьбе за то, что ты встретился на моем пути.
С замиранием сердца слушала Лорисс проникновенные слова графини. И приятно - ликует душа. И страшно - как в омут с головой. И стыдно - вот нашлось определение для того чувства, которое главенствовало над остальными.
Сколько лет Лавелии? Вполне возможно столько же, сколько и ей самой. Неужели она действительно говорит то, что думает, или ее слова - только способ выразить благодарность? Казалось бы, какое дело Лорисс до графини, до искренности ее слов? Но голос Лавелии дрожал, а глаза выражали решимость “будь, что будет!”. Лорисс поспешно отвела взгляд в сторону. Краска прилила к щекам при мысли о том, что Лавелия способна признаться ей в любви, наплевав на всякое представление о девичьей чести. И что, прикажете, делать, если все-таки это произойдет? Лорисс почувствовала острый приступ паники. Она не имела опыта в любовных делах. Уж не говоря о том, что не имела даже отдаленного представления о том, что положено отвечать мужчине, если девушка признается ему в любви! Кроме того, спасительное решение, напрашивающееся само собой, к этикету не относилось:
– О чем задумался, Виль?
И шестое чувство подсказало Лорисс, что ей полагалось ответить что-то подобное “о вас, Лавелия”. Тем более что ждала она те слова, умоляюще заглядывая Лорисс в глаза!
– Вы преувеличиваете мои заслуги, - и взгляд опущен долу.
– Так поступил бы любой из нас. Спасти девушку - долг каждого мужчины. И неважно, какой титул он носит.
– Обидно, - Лавелия поднялась.
– Обидно, что ты, Виль, говоришь не то, что думаешь. Я понимаю, почему ты это делаешь. Но… Впрочем, Отец тебе судья. Это никак не повлияет на мое отношение к тебе. Просто знай: никто и ничто не заставит меня посмотреть на тебя другими глазами. Ты останешься для меня тем, кем ты стал для меня в последнее время. И титул тут не при чем.
Лорисс, по-прежнему стоя на коленях, медленно подняла голову и посмотрела на графиню. Даже в наступающих сумерках было заметно, как та покраснела. Лорисс вздохнула и отвела взгляд в сторону. Что сказать тебе, девушка? Обе мы оказались в странной ситуации: когда говорить правду, только усложнять ее.
– Что за растение у тебя в руках?
– Лавелия улыбалась, но в голосе чувствовались слезы.
– Это Дед-да-бабка, - Лорисс положила корень с белесыми отростками в торбу и встала на ноги.
– Только не знаю, зачем я его сорвал?
– Не понимаю.
– Сорвал, потому что трава редкая, не всем в руки дается. Да еще и осенью.
– Виль, ты говоришь загадками, - Лавелия старательно справлялась со своими чувствами.
– Благодаря тебе, я научилась различать некоторые травы. У меня даже возникает порой обманчивое впечатление, что я и одна не пропаду в лесу. Но про Деда-с-бабкой ты ничего не рассказывал. Почему она не всем дается? Разве я не смогу ее сорвать, если найду, конечно?
– Не знаю, - Лорисс пожала плечами.
– Мы могли бы проверить. Но я, к сожалению, уже ее сорвал. Дед-да-бабка растение особенное. С одной стороны стебельки гладкие - это бабка, а с другой колючие - дед. Смотрит иной человек, вроде бы все в порядке, а руку потянет - листья с двух сторон колкие. Такое растение целебной силы не имеет.
– А это в порядке?
– Сами смотрите, - Лорисс протянула графине правильные стебли.
– Интересно. А отчего это зависит?
– Кто же знает? Одним растениям слова особые нужны, другим - извиненья. Попробуй, сорви Кошачьи ушки - да не пожалей его при этом, у само… го ушки могут вырасти.
– Кошачьи ушки?
Лорисс кивнула.
– А это растение? Слова нужно особые знать?
– Нет, Лавелия. Это Дед-да-бабка. Оно само различает, кому в руки даваться.
– Чем больше тебя слушаю, - Лавелия доверчиво посмотрела на Лорисс снизу вверх, - тем скорее убеждаюсь: ты самый необычный человек из всех, с кем я была знакома, - и, не дожидаясь, пока Лорисс потупит смущенный взор, перевела разговор на прежнюю тему.
– А в чем сила этой Дедки-да-бабки?
– Это трава не имеет отношения к телу, но к душе, - тихо ответила Лорисс.
– Ты говоришь о так называемых дурманящих травах? Тогда зачем ты ее взял?
– Не совсем так, Лавелия, - графиня оступилась, и Лорисс пришлось невольно поддержать ее под локоть.
– Этот корень, если конечно употреблять его в малых количествах, освобождает дух от тягостных воспоминаний. Дает успокоение и радость. Действие его кратковременно, но порой измученная душа нуждается в такой передышке.
– Красиво. В тебе живет поэт, Виль. Ты не пробовал писать стихи?