Изгнанница

Булгакова Ирина Е.

Богатырь шумно втянул воздух, осмысливая услышанное. Лорисс засомневалась, что он не оценит тонкость намека. Но он оценил.

– Уж я бы прошелся кнутом по твоей спине. С оттяжкой. Знаешь, как это? Чуть задержишь кнут, да и резко вниз, подальше от спины. Сначала вроде бы ничего, а потом прямо на глазах рубец вздувается багровый, но кожа не лопается. Нет. Это позже. Здесь главное - не торопиться и одним неверным ударом все не испортить. Что за удовольствие по кровавому месиву кнутом хлопать? Брызги в разные стороны летят, так и замараться недолго. Вот когда спина вздуется, как рыбный пузырь - один удар посильнее и кожа лоскутьями сходит, до костей…

– Девок не любишь?
– желудок сжимался он приторно - сладострастного тона.

–

За что ж вас любить?
– бровь богатыря взлетела.

– Видать, давно тебе девки не давали, раз одно у тебя удовольствие осталось по спинам кнутом хлопать. Что ж, кто деревья валит от такой нужды, кто с медведем один на один схватится, а кто… а, здоровяк?
– Лорисс попробовала подмигнуть, как это частенько делал Далмат. Судя по всему, у нее получилось на редкость отменно.

Возникла пауза. Осознав услышанное, сдавленно хмыкнул Фотий. Но под грозным взглядом богатыря тотчас умолк.

– Умной себя считаешь, - тихо сказал здоровяк и с хрустом расцепил руки.
– Так держи свой ум при себе. Здесь он тебе не пригодится.

На сей раз Фотий громким смешком поддержал товарища.

– Думаешь, научилась, как мужик одеваться да шутить, там сама уже мужиком стала?

Здоровяк молчал, неторопливо разглядывая ее с ног до головы.

– Рубаху нацепила, а штаны так и не сняла. Тебе ж юбку дали, так надевай! Или заигралась - не остановиться? А теперь думай, дура, что годик здесь посидишь. А два? Волком выть будешь, кошкой лесной на стены кидаться. Много ум-то тебе даст, Вилька? Девка-дура.

– Эй, - осмелела Лорисс, - спасибо за заботу, здоровяк. Как помянуть тебя в молитвах?

Сказала просто так, без всякой задней мысли, но как оказалось, никакие ругательства не смогли бы разозлить его так, как небрежно брошенная фраза. Реакция здоровяка поразила Лорисс. С зажженным факелом в руке он в один миг оказался в шаге от нее. Его лицо перекосила такая гримаса ненависти, что Лорисс прошиб холодный пот.

– Пугаешь меня, сучка?
– он ткнул ей в лицо горящим факелом и с удовольствием отметил, как она отшатнулась.
– Я не боюсь тебя, Тьма тебя возьми! Я в таких передрягах был, какие тебе и не снились! Проклинать она меня собралась! “Как помянуть тебя в своих молитвах”… Ты на себя посмотри! Думаешь, долго с тобой Елизар будет нянчиться? Думаешь, терпенья у него хватит выяснять, что ты такое на самом деле? Не до того ему сейчас. Елизар - боец. День - другой, и забудет он тебя здесь. Спасибо будешь говорить за каждую миску супа и в ногах у меня валяться… А я уж постараюсь, чтоб ты повалялась. Гнить тебе здесь до скончания веков. И помучаешься, обещаю, перед смертью. А обещания свои я привык выполнять…

Он говорил и говорил. Лорисс смотрела на него с изумленьем: ей не верилось, что она смогла вызвать у человека такую сильную ненависть. Видимо, ему не понравилось выражение ее лица, отчего-то он решил, что слов все же недостаточно. Он приблизил факел к ее лицу. Лорисс непроизвольно отодвинулась, но затылок уперся в стену.

– Ткну вот еще раз - будешь кошкой паленой, сука.

Как Лорисс ни старалась, но слабое подобие страха мелькнуло в ее глазах. Довольный произведенным эффектом, здоровяк медленно повернулся к ней спиной, демонстрируя полное безразличие. На пороге он застыл, сжимая в руках факел. Мощные плечи сгорбились, на шее вздулась жила.

– Тигрий меня зовут, - бросил он ей через плечо.
– Можешь кусать себе локти, сучка гребанная, тебе меня не достать.

Тяжелая дверь с шумом закрылась, и Лорисс осталась одна. Она поправила войлочную подстилку, насколько возможно удобнее устраиваясь на каменном ложе. Непроницаемая темнота обступила ее со всех сторон. Хуже темноты была только тишина, настолько глубокая, что сразу начинало звенеть в ушах. Сколько ни пытайся шевелиться или проводить ногтем по каменной стене, чтобы как-то перебить непрекращающийся звон, все без толку. Лорисс даже обрадовалась, когда мгновенье

спустя в углах завозились крысы: хоть какой-то звук! Потому что безмолвие скорее темноты рождает кошмары.

Стоило подумать о боли, как тут же в довершении ко всему заныла рана на затылке. Лорисс осторожно коснулась ее и тут же сморщилась - концы пальцев стали влажными. В кромешной темноте трудно определять время, но не подсохшая рана убедила ее, что вряд ли прошло более суток с того момента, как за ней закрылась дверь.

После пережитого волненья наступила усталость, особенно долгожданная в склепе, где расстояние от стены до стены каких-то три шага. Слава Свету, глаза - наконец-то - упрямо закрывались, и не было нужды до рези вглядываться в непроглядную тьму. Лорисс медленно падала в темноту, время от времени осознавая себя там, где находилась, в холодном сыром подземелье. Придя в себя в очередной раз, она привычно коснулась рубахи на груди и до боли сжала зубы. Ничто не волновало ее до такой степени, как отсутствие заветного мешка. Стоило представить себе, как чужие руки касаются забавной чашки курительной трубки, и бессильная злоба сжимала горло.

Еще вспоминались удивленные лица Далмата и Глеба. Вот уж кто мучается, заново оценивая свои поступки, и ломает голову над вопросом, как же они, опытные мужи, и не разгадали в ней женщину? Наверняка непросто приходится новоиспеченному графу, вспоминающему, с каким упоением он отсчитывал ее за каждую провинность. Одна только отповедь за подобие “любовной” игры с Лавелией чего стоит! И, конечно, краснеет Далмат, представляя, как стоял перед ней голый, в то время как она обмазывала его вонючей мазью. А в бане-то, в бане-то…

От этих мыслей на сердце стало теплее. Лорисс и не заметила, как на лице появилась робкая улыбка. Но она растаяла, как первый снег, стоило только вспомнить о Елизаре.

Понятно, почему ее здесь держат. Елизара, скорее всего, заинтересовал знак у нее на… Не совсем на, а где-то около. Если добавить сюда и меч - бастард с похожим клеймом бывшего королевского двора, то страшно даже представить, до чего мог додуматься прожженный вояка! Один намек на “бастарда” - внебрачное дитя знатного вельможи чего стоит. Оставалось надеяться, что в своих выводах он не довел ее мнимые корни до короля - как известно у Рихарда Справедливого не могло быть детей. Однако ход мыслей Елизара, на удивленье быстро освоившего неблагодарное ремесло по выколачиванию денег с родственников заложников, ясен. Это лет пятьдесят назад на девчонку не обратили бы внимания, а ныне в правилах наследования черным по белому указано: дочь имеет право на наследование имущества отца. Правда, сие уложение касается законных, или признанных детей.

Интересно. Но при желании - а трудно сомневаться, что у Елизара оно отсутствует - если совместить знак на ее копчике и клеймо на мече, можно придти к странному выводу. Лорисс не сдержала громкий смешок. Даже крысы - хватило совести - отреагировали мгновенно и перестали шуршать. Елизар, что же, решил, что она имеет отношение к королевскому двору? В качестве кого, интересно? Внебрачная дочь усопшего бездетного короля?

Потом сердце сжала жалость. Но не к себе, а к упущенным обстоятельствам. Насколько было бы просто, если бы тогда… вчера?.. позавчера?… ее нож достиг цели. Елизар бы умер, захлебываясь собственной кровью. Ее бы, конечно, тоже… А может и нет. Кто знает, как относятся к командиру его солдаты? Возможно, со смертью Елизара все разладилось бы в четко отлаженном механизме. Лорисс вдруг вспомнила, как Борислав привез из города часы. Тикали себе, отсчитывали минуты и часы, а потом что-то там сломалось - и все. Он и ругался потом, а сделать ничего не мог. Привез часы, как бесполезную диковину, что ж удивляться, что недолговечными оказались? Кому они нужны в деревне? И без них понятно, когда вставать, когда спать ложиться. В городе Лорисс часто видела часы, только маленькие, как луковица, например. Тоже - диковина, мало ли их в мире?