К достижению цели
Шрифт:
В чемпионате принимали участие новички — Керес (Эстония к тому времени стала уже советской республикой), Смыслов, Болеславский... Конечно, основной интерес был связан с участием Кереса: кто теперь, при изменившихся обстоятельствах, должен представлять Советский Союз в борьбе за первенство мира с Александром Алехиным? Турнир не дал ответа на этот вопрос.
После десяти туров я лидировал, но затем нервы мои подразыгрались, обстановка была малоподходящей для творческой сосредоточенности — в таких условиях я чувствовал себя беспомощным. Первые два места поделили Бондаревский и Лилиенталь, Смыслов был третьим, Керес —
Снегирев в сам сознавал, что этот матч для противоборства с Алехиным значения не имеет; он понял мой намек и взялся за дело, как всегда, бесшумно и энергично. Как он сумел убедить начальство, не знаю, он этого не рассказывал, но месяца через два было объявлено об установлении звания «абсолютного» чемпиона и проведении матч-турнира шести победителей чемпионата в четыре круга. Смысл, который вложил Снегирев в понятие «абсолютный», был ясен: именно абсолютный чемпион СССР должен играть матч с Алехиным.
Готовился я по опубликованной уже системе, с некоторыми дополнениями. Поскольку в чемпионате я страдал от курева и шума, то играли мы с Рагозиным тренировочные партии при включенном радиоприемнике; после партии форточку не открывали, и спал я в прокуренной комнате. Жили в доме отдыха Ленинградского горкома партии в Пушкине, напротив лицея (там раньше размещался комендант Царского Села). Днем ходили на лыжах, анализировали, а вечером играли. Подготовился я физически, технически и морально отлично, появился вкус к игре.
Итак, матч-турнир. Решающее событие произошло в третьем туре первого круга. Керес белыми применил в защите Нимцовича рискованный вариант. Этот вариант уже встретился в одной опубликованной партии и был неверно оценен — Керес и положился на эту оценку. Как уже отметил, я начал подготовку с этого дебюта и проанализировал вариант весьма глубоко. Партия завершилась молниеносной матовой атакой.
После игры ухожу за сцену (играли мы первую половину в Ленинграде, в Таврическом дворце) перевести дух. Врывается Снегирев и, сжимая руки (очевидно, чтобы сдержать себя), бегает вокруг и приговаривает: «Эм-эм (так он величал меня всегда, когда был чем-то взволнован), вы сами не знаете, сами не знаете, что сделали...» Видимо, Владимир Николаевич, настаивая на организации матч-турнира, предсказывал мой успех и теперь торжествовал.
Потом переехали в Москву и играли в Колонном зале. И в Ленинграде и в Москве Снегирев блестяще организовал турнир. Тишины в Москве Снегирев добился простым путем: по среднему проходу гулял блюститель порядка в милицейской форме. Один раз недисциплинированный зритель был выведен и
Я выиграл все матчи, в том числе и у трудных для меня партнеров — Бондаревского и Лилиенталя (им обоим я проиграл в чемпионате). Керес был вторым, отстав от меня на 2,5 очка, Смыслов был третьим. Стало ясно, кто должен играть с Алехиным.
Через два месяца фашистская Германия напала на нас, и шахматы отодвинулись далеко-далеко...
Война. Это было страшное время. Гибли на фронте родные и друзья, начались болезни и недоедание. Заводы, рабочие с семьями, раненые перемещались на восток, войска и вооружение — на запад. Советский народ перестраивался на военный лад. Страдали все, пострадали и шахматисты: из дореволюционного поколения погибли А. Ильин-Женевский, И. Рабинович, А. Троицкий и Л. Куббель, из молодых — Н. Рюмин, В. Раузер, С. Белавенец, И. Мазель, М. Стольберг, И. Зек...
Все сотрудники шахматного отдела Комитета физкультуры В. Снегирев, А. Ельцов и А. Курышкин погибли в первые дни войны. На фронте были В. Рагозин, А. Толуш, Г. Гольдберг, П. Дубинин. Солдат Дубинин — он отличался могучим телосложением — в своем вещевом мешке всю войну носил шахматные книги.
Меня вызывают на медкомиссию и дают белый билет: слабое зрение. Прошу отправить на фронт добровольцем — встречаю отказ. Что делать? В институте каникулы, кроме того, как-то странно заниматься гражданскими делами. Помогаю своему товарищу в создании воздушного электрофильтра для бомбоубежища.
Жена приносит домой новость: Театр оперы и балета имени Кирова эвакуируется в Молотов (Пермь).
«Едем, — говорит она. — Будешь работать как инженер, на оборону».
Секретарь парткома института Яша Рузин сам вопроса решить не может. Едем в райком. Секретарь Выборгского райкома партии товарищ Кедров решил вопрос быстро: «Товарищ Ботвинник, вы еще пригодитесь советскому народу как шахматист. Уезжайте».
Сдаю автомашину в армию. Она была в полной исправности, хотя и хорошо потрудилась: на ней тренировался не один автолюбитель.
Перед отъездом надо решить еще одну проблему. Отец перед революцией покупал золотые украшения. Когда он ушел от нас, оставил золото матери (больше килограмма). Оно так и пролежало 21 год. «Не наступил ли момент сдать золото в фонд обороны?» — спрашиваю мать. Она тут же подписывает заявление. Но сдать золото уже нет времени, отдаю заявление брату. Он остается в Ленинграде, его зачислили в истребительный батальон. Уже в Молотове получаю от брата письмо (храню это последнее письмо) — поручение матери выполнено.
На вокзале нас провожают брат и мой старший друг Самуил Осипович Вайнштейн. Подан состав из товарных вагонов. «Поехали вместе, — говорю я Вайнштейну. — Вас ведь в армию уже не мобилизуют». — «Нет, я останусь...» С. Вайнштейн дожил лишь до января 1942 года.
Наконец трогаемся. Это было 19 августа 1941 года. Через два дня железная дорога была перерезана немцами.
Перед Мгой слышен отдаленный взрыв. Долго стоим: Мгу первый раз бомбили.
Спустя несколько дней приехали в Молотов. Поместили артистов в общежитие пединститута. Жене дали отдельную комнату, семья — пять человек.