К достижению цели
Шрифт:
Андрианов неумолим. Романов молчит.
— Что, Николай Николаевич, решение правительства об организации матча с Алехиным отменено?
Романов вступает в беседу:
— Нет, нет, все в порядке, — и мы расходимся, недовольные друг другом. И на этом дело не кончилось. Опять вызывают меня к Романову. Прихожу, сижу в приемной, жду. Выходит из кабинета Николай Николаевич, ласково берет за руку (хоть он моложе меня, но относился ко мне, как ко всем спортсменам, по-отечески), ведет в другой кабинет, а сам исчезает...
Сидят в кабинете двое. Один постарше
Оказались шахматистами, заговорили о последних событиях... И, как бы между прочим: не приходилось ли вам встречаться за рубежом с белоэмигрантами?
— Как же, играл в турнирах с Алехиным и Боголюбовым.
Молодой собеседник смеется — видимо, он предупреждал, что такие вопросы излишни.
— А бывало так, что кого-нибудь подсылали?
Рассказываю, как в 1938 году в Амстердаме, когда мы проживали в Амстель-отеле, портье позвонил и сообщил, что внизу ожидает какой-то джентльмен. Визитер имел потрепанный вид, гольфы, старенький пиджачишко, заметно, что когда-то хозяин пиджака был толще, допотопные бакенбарды. Говорит по-русски, попросил чаю. Сидим. Начал он разговор о революции, сказал, что был знаком с Лениным, уговаривал Ленина отказаться от восстания. «Почему же?» — «Да вот, — говорит посетитель, — так плохо получилось». — «Ну что вы, — отвечаю, — отнюдь не плохо!»
Во время турнира отвлекаться по пустякам? Не в моих правилах. Даю портье монету в 2,5 гульдена и предупреждаю — больше таких джентльменов не пускать. Портье улыбается и понимающе кивает головой.
Мои собеседники тоже заулыбались.
— А не обращался ли к вам кто-либо из иностранных дипломатов в Москве?
Действительно, звонил секретарь кубинского посольства и сообщил, что ему надлежит передать мне книгу, посвященную памяти Капабланки.
— Что же вы ему ответили?
— Чтобы он передал книгу в Комитет физкультуры.
Разговор перешел на другие темы, и мы дружелюбно расстались.
И стал я думать; для чего же был организован этот спектакль? Вероятно, мои собеседники, действуя со всей деликатностью, выполняли чье-то поручение, хотя сами понимали, что все это впустую. Кто-то, видимо, хотел дать мне понять, что раз я настаиваю на том, чтобы матч с такой сомнительной личностью, как Алехин, состоялся, то я сам могу оказаться «под подозрением». Но что делать — решение правительства отменить нельзя. Вот и возникла идея «давить» на Ботвинника, а вдруг сам откажется.
...Пришло письмо из Англии, от Дербишера (устроителя турнира в Ноттингеме). Теперь Дербишер был уже президентом Британской шахматной федерации; он сообщил, что в принципе англичане готовы провести матч (да это и понятно; призовой фонд обеспечивал Советский Союз), что он предлагает его начать в августе, в Ноттингеме (в августе Дербишеру исполнялось 80 лет).
Вопрос должен был обсуждать исполком БШФ, но это была уже формальность.
Я не был согласен со сроком матча, ибо мало времени оставалось
— Говорит Подцероб, — слышу четкую знакомую речь. — Страшная новость. Три часа назад неожиданно умер Алехин...
Накануне, в субботу, в Лондоне состоялось заседание исполкома Британской шахматной федерации, где вопрос о матче был решен положительно. Незамедлительно после заседания Алехину была направлена телеграмма с официальным предложением сыграть матч на первенство мира с чемпионом Советского Союза. Так и не знаю, успел ли Алехин ее прочесть...
Великий шахматист ушел.
МАТЧ-ТУРНИР
Итак, шахматный мир впервые с 1886 года остался без своего короля (чемпион умер непобежденным). Что же делать?
Летом 1946 года в Винтертуре (Швейцария) состоялся первый послевоенный конгресс ФИДЕ. Он собрал всего лишь 6 делегатов — они разумно объявили свои решения рекомендациями. Но среди этих рекомендаций была одна особо важная — провести матч-турнир шести сильнейших шахматистов мира, победитель которого будет провозглашен чемпионом.
Пять из них были названы по АВРО-турниру: Эйве, Файн, Решевский, Керес и Ботвинник. Шестой должен был быть определен дополнительно. В августе большой международный турнир в Гронингене мог сыграть в этом отношении решающую роль.
Как, однако, выяснилось после турнира (я об этом догадывался и раньше), с этим соревнованием связывались и другие расчеты — к этому мы еще вернемся.
В Голландию была направлена представительная советская делегация: Ботвинник, Смыслов, Болеславский, Котов, Флор, руководитель — Вересов. Прошу вместе со мной послать жену и дочку. Комитет согласен.
Едем поездом через всю Европу со множеством пересадок. Наконец мы на границе Нидерландов. «Кто будет первым в Гронингене?» — спрашивает Флор по-голландски у таможенного чиновника. «Эйве!» — следует немедленно в ответ. «А Ботвинник?» — «Может быть, если не будет много... пить!» (После матча Алехин — Эйве в 1935 году русские мастера имели в Голландии репутацию пьющих.)
И вот мы в Гааге. Оттуда на автомашине советской военной делегации через дамбу, отделяющую Зюдерзее от Северного моря, прибываем на север страны — в Гронинген.
Голландцы переживали трудное время. Пассажирские поезда формировались нередко из товарных вагонов — подвижной состав был разбит. Велосипедов стало явно меньше, нацисты миллион самокатов заложили, как арматуру, в бетон атлантического вала. С продовольствием и промтоварами плохо — почти все по карточкам. Цены высокие.
Отразилось это и на организации турнира, питание было весьма скромным. Наш посол В. А. Вальков отнесся к нам внимательно (кстати, до войны он в моем политехническом был доцентом — преподавал политэкономию) и систематически присылал Вересову талончики на продовольствие (из резерва посольства)...