К достижению цели
Шрифт:
Пришла мне в голову идея создать неофициальный «комитет» по подготовке к матчу с Алехиным — собрать группу друзей, которые бы своей деятельностью помогали организации матча и содействовали моей подготовке. Решил обратиться к Рагозину, Рохлину и Гольдбергу. Стук в дверь — и входит... Гриша Гольдберг — капитан ВВС Военно-Морского Флота (его супруга работала военврачом в местном госпитале, и он приехал с ней повидаться).
Еще в 1932 году мы вместе играли в чемпионате Ленинграда. Рост Гольдберга — 190, характер решительный, соединял и силу мастера и талант организатора. В тридцатые годы играл видную роль в шахматной жизни Ленинграда. Вторую половину матча с Флором организовал Гриша — и блестяще.
— Согласен, —
Как началась война, шахматная жизнь почти замерла. И все же были проведены чемпионат Москвы, турнир в Куйбышеве да турнир в Свердловске, о котором упоминалось ранее. Играть мне некогда было, да не было соответствующего настроения. Но вперед смотреть надо — вот я и занимался аналитической работой...
В январе 1943 года меня послали на лесозаготовки. Я понимал, что в трудное время это необходимо, но один день в лесу вывел меня из строя надолго: я был не в состоянии работать над книгой. Что же делать? Ведь в любой день могут снова послать — дрова нужны! А как же шахматы? Отказаться от работы над книгой? А что будет, когда война кончится? Подумал и написал письмо Молотову — именно от него четыре года ранее получена была телеграмма с разрешением играть матч с Алехиным.
Недели через две вызывают меня к правительственному телефону, в кабинет управляющего энергосистемой: кто-то из Москвы хочет со мной говорить.
«Это вы писали товарищу Молотову?» — говорит Смирнов, заместитель начальника секретариата. Он сообщил резолюцию Молотова: «Тов. Жимерину. Надо обязательно сохранить тов. Ботвиннику боеспособность по шахматам и обеспечить должное время для дальнейшего совершенствования» (Д. Жимерин был тогда наркомом электростанций). Правда, когда пришло распоряжение наркома о предоставлении мне трех дней в неделю для шахмат, директор С. А. Костогрыз решил, что воскресенье входит в эти дни, но я с ним не спорил — и так хорошо... С Сергеем Андреевичем были мы друзьями — очень своеобразный и симпатичный товарищ был. Образования, по сути дела, не имел, но подлинный самородок-администратор! Острый ум, честен, ловко находил решение. «Не бойтесь меня, — говорил он, — костогрыз — это маленькая птичка, она выклевывает косточки у вишен». Его любили.
Пришло сообщение из Комитета физкультуры, что весной мне надлежит прибыть в Свердловск — будет турнир восьми мастеров в два круга. Облисполком посылает меня на две недели в свой совхоз — надо готовиться к турниру. Приехал за мной «ямщик» на санках... Питание в совхозе было просто отличным: два раза в день жареная свинина с картошкой, литр парного молока да хлеб. Ел, гулял, спал и работал с бешеной энергией!
В турнире слабых не было (Смыслов, Болеславский, Рагозин и др.). Против каждого участника я сделал 1 */2 очка и легко завоевал первый приз. Два года я не играл в шахматы, но, видимо, и методом подготовки продолжал владеть и как практик не ослабел.
Летом облисполком разрешил мне отвезти дочку в детский лагерь, где жили дети, эвакуированные из Москвы. Лагерь был на берегу Камы, между Беляевкой и Осой. Остались там Оля с няней, Прасковьей Васильевной. Поместили их в отдельной избушке на опушке леса.
Через полтора месяца я поехал за ними и пригласил с собой В. А. Каверина. Он тогда писал «Двух капитанов», хотел сосредоточиться и поэтому охотно согласился. Путешествие было не из легких, так как пристани в лагере не было и надо было с теплохода вызывать бакенщика с лодкой. Уже ночь, но узнаю очертания берега и прошу капитана вызвать бакенщика. Останавливаемся и гудим на всю округу — никакого ответа. Наконец где-то далеко (Кама широка) раздается всплеск весла. Ждем, вот лодка уже близко. «Дядя Егор, это вы?» — Никакого ответа. «Дядя Его-о-ор...» — «Ну, конечно, я, — раздается ворчливый
Пожили три дня — места чудесные, чистые. Вениамин Александрович в лесу, лежа на спине, думал о своих капитанах. «Скажите, можно здесь сделать так-то?» — советовался он. Я ничего не мог сказать тогда. Насколько легче писать воспоминания: надо лишь думать о том, что следует публиковать, что нет!
Иду с Олей к дяде Егору договариваться об отъезде — надо на лодке пристать к проходящему теплоходу. Маленькая Оля ходила хорошо, держась за палец: сама еще боялась. Оставляю ее на полянке и захожу в сторожку бакенщика. Дядя Егор наотрез отказался: сидеть на берегу и ждать теплохода он не мог — занят! Был дядя Егор мал ростом, худ, сварлив, всегда за работой — все успевал делать,.. Огорченный, спешу к дочке: гляжу — сама ходит. На полянке росли цветочки, и надо было собрать букетик.
Идем вместе с Кавериным к другому бакенщику — дяде Илье: здоровый, ленивый, на него было заведено не одно судебное дело (бакены у него были не в порядке, и теплоходы садились на мель). Посмотрел Каверин, как дядя Илья чесал себе пузо, и с восторгом сказал потихоньку: «Да, это подлинный мужик времен Ивана Грозного...»
«Кормить будешь?» — только и спросил дядя Илья. Два дня в ожидании теплохода мы провели с дядей Ильей на берегу, слушая его россказни. Как управлялся он с бакенами, одному богу известно. Но подкатил дядя Илья к теплоходу лихо!
Летом 1943 года нарком электростанций Жимерин вызвал меня в Москву и предложил переехать в столицу. Он оказался моим болельщиком, и с этого началась наша дружба с Дмитрием Георгиевичем. Прямой, подтянутый, требовательный, организованный — многому я у него учился. Главная его сила, конечно, в поиске решения — администратор высокого таланта. Относился он ко мне трогательно. Жимерин помог мне в достижении трудной цели.
Тогда я уже подумывал о матче с чемпионом США Решевским. В войне был перелом (когда я в первый раз был в кабинете наркома, ему позвонили и сообщили об успешном сражении на Курской дуге — с каким напряжением и радостью получали тогда вести с фронта). Надо было обеспечить безусловное право на матч с чемпионом мира. Алехин тогда выступал в турнирах в оккупированной немцами Европе. А что, если он будет отлынивать от матча со мной?
Керес после матч-турнира сорок первого года не имел особых прав, бедного Капы уже не было на свете (зимним утром 1942 года, когда я шел на работу, один рабочий остановил меня и горестно сказал: «Слышали радио? Капабланка умер...» Велика была популярность кубинца); Файн не был чемпионом США, значит, оставалось победить в матче Решевского...
Решил воспользоваться пребыванием в Москве и позондировать почву. Звоню Б. Подцеробу — два месяца мы учились вместе с Борисом Федоровичем в Ленинградском университете. Был он приятелем Славы Рагозина, сам неплохо играл в шахматы, имел первый разряд. Он много играл по переписке и впоследствии был участником полуфинала чемпионата страны (по переписке). Хорошее знание французского, широкий кругозор, отличная общая подготовка, талант и симпатичная внешность обеспечили его продвижение по дипломатической службе. Подцероб был начальником секретариата Наркоминдела.
— Дело сложное, — говорит Борис Федорович. — Попробуйте обратиться к Литвинову, он сейчас в Москве (Литвинов был тогда послом в Вашингтоне).
Максим Максимович принял меня в служебном кабинете (НКИД помещался на площади Воровского). Встретил он запросто, как старого знакомого.
Я был ошеломлен: наслышался о его подпольной, опасной работе до революции, о его проницательности и энергии, об его энциклопедичности, о твердом (если не упрямом) характере. А это был среднего роста, несколько расплывшийся человек, с мягкими чертами лица; говорил нараспев — поистине разрыв формы и содержания!