К достижению цели
Шрифт:
Играть пришлось не вечером, как обычно, а утром. Десять лет спустя повторилась та же история, что и в последнем туре Ноттингемского турнира, когда я из рук вон плохо играл с Винтером. Сижу в безнадежной позиции и переживаю свои промахи. Вдруг Найдорф утешает меня: «Не расстраивайтесь, Эйве также может сдаваться...» Так я и опередил экс-чемпиона в этой скачке с препятствиями! Смыслов был третьим, и вопрос о шестом участнике матч-турнира решен.
«Знаете ли вы, как по-голландски звучит ваша фамилия? — спросил меня один шахматист, — «бот вин ик». В переводе означает — «бот выигрываю я». Тогда я решил, что это
Почти тридцать лет спустя я рассказал об этом эпизоде моему другу г-ну Гаудкелу — одному из руководящих деятелей общества дружбы «Нидерланды — СССР»; Гаудкел хохотал от души. Оказывается, «бот вин ик» имеет тот же смысл, что выиграть на дурачка!
Конечно, тогда, в 1946 году, голландский болельщик Макса Эйве мог считать, что победа на турнире в Гронингене досталась мне случайно. Однако последующие события доказали субъективность этой точки зрения.
Торжественное закрытие. На сцене стоит какой-то громадный венок. Когда меня вызвали, два рослых голландца взяли венок и надели мне на шею. От неожиданности я не шелохнулся. (Хорошо себя вели — посмеялись голландцы — так и надо себя вести по этикету.) Лавров тогда, конечно, не достали, венок был из каких-то веток с фиолетовыми листьями...
Едем в Гаагу. В посольстве должен быть прием в честь нашей делегации, дипломаты собрались, а гроссмейстеров нет — они в Амстердаме тратят последние гульдены. Посол в тревоге; мои жена и дочка вместе с сотрудниками посольства развлекали гостей, а там подоспела и вся делегация.
На военный аэродром прибыл за нами военно-транспортный советский Ли-2; поездом мы уже не поспевали на матч СССР — США. Утром улетали (первый раз в жизни лечу по воздуху) из Гааги; но в Москву попали на следующий день — командир решает ночевать в Берлине. Вместе с нами прилетел Эйве; он арбитр нашего матча.
Вечером советская команда собирается в «штабном» номере в гостинице «Москва»; на следующий день уже игра. Участники турнира в Гронингене утомлены до крайности, и успех советской команды под сомнением. Входят первый секретарь ЦК комсомола Михайлов и Романов.
Слово берет Михайлов. Он говорит о политическом значении матча и ставит задачу — разгромить американцев с еще большим счетом, чем в радиоматче в 1945 году...
Оглядываюсь на своих коллег: кто изумлен, кто бледен от страха. Нет, молчать нельзя, а то еще с такими установками матч проиграем. Вежливо, мягко, но четко высказываю мнение, что стремиться надо к результату 15:5, то есть каждый должен постараться одну партию выиграть, а другую свести вничью.
Воцарилось напряженное молчание. «Кто хочет еще выступить?» Тишина. Чувствуется — Михайлов недоволен. Он уходит, за ним и Романов. Сразу начинается галдеж!
Первый день мы выиграли 7:3 (я спас тяжелую партию против Решевского). Наступил второй тур.
Что делается на других досках — не знаю, партия очень напряженная. Сначала черными добиваюсь во французской защите выигранной позиции — удалось провести весьма тонкий план. Затем все преимущество растерял, у меня уже похуже, надвинулся цейтнот. Ре-шевский делает очередной ход и забывает нажать кнопочку часов. Как быть? В турнирной партии я, не задумываясь, напомнил бы партнеру о часах — так я и поступил в партии с Боголюбовым в Ноттингеме. Но ведь это командная встреча! Сижу
Выигрыш, правда, сомнителен, но записал я очень хитрый ход, блокирующий проходную пешку противника и препятствующий размену единственной пешки черных. Утром дома нахожу четкий план выигрыша. Звонят приятели, говорят, что общее мнение — ничья будет. Керес (он уже выиграл у Файна указал за Решевского правильный план (ясно стало, что мой ход они не видят). Звонит Романов: «Что, Михаил, выиграешь?» В особо важных случаях он переходил на «ты». «Работаю, Николай Николаевич...»
На доигрывании все просто. Решевский не понял эндшпиля. Только мы закончили игру, кто-то сжимает меня в объятиях: Романов! Оказывается, эта партия определила в нашу пользу результат и второго дня игры (5’/2 :4’/2).
На следующий день утром на Георгиевской площади в ВОКСе собрались сильнейшие шахматисты мира — Эйве, Решевский, Керес, Смыслов и Ботвинник. Файн уже улетел, он торопился на родину, но оставил формальную доверенность Решевскому. Присутствуют Романов, председатель ВОКСа Кеменов, руководит совещанием А. В. Караганов. В. С. Кеменов приглашает своего переводчика (скромного, немолодого, уже лысоватого мужчину, небрежно одетого), который, несомненно, сыграл важную роль в наших переговорах — обсуждали мы, как определить нового чемпиона.
Возражений против матч-турнира шести в принципе не было. Как только это выяснилось, я положил на стол давно подготовленный и во всех тонкостях продуманный проект «соглашения шести» о матч-турнире на первенство мира; предложил его обсудить и подписать.
Здесь началось... И пришлось же поработать нашему переводчику: минут пять он переспрашивал нас, входил в курс дела. Затем освоился, понял, что каждый отстаивает, стал переводить синхронно. Затем он стал копировать наши интонации, вместе с нами кричал, сердился, был подчеркнуто вежлив... Такого переводчика никогда более я не встречал — настоящий артист!
Эйве и Решевский и слышать не хотели о соглашении, они даже не интересовались его содержанием. Они явно хотели оставить вопрос открытым. Догадаться о том, что они сговорились, и за счет советски^ шахматистов, — было нетрудно. Это и подтвердилось впоследствии. Надо было действовать решительно. «Если соглашение не будет рассмотрено и подписано сегодня, — говорю я в унисон с переводчиком, — завтра я направлю открытое письмо шахматистам в мировую прессу, где расскажу, что произошло на нашем совещании...»
Романов делает мне большие глаза, Кеменов — какие-то знаки. «Что это, угрозы?» — взвизгнул Решевский вместе с переводчиком.
Но прагматик Эйве быстро смекнул, что произойдет, если Ботвинник письмо напишет! Спокойным тоном, как бы и не было никаких споров, он просит прочесть проект соглашения. Все прошло весьма мирно — проект был объективным. Только Решевский потребовал, чтобы по пятницам (после восхода звезды) и по субботам (до ее восхода) он был свободен от игры.
«Позвольте, но ведь раньше вы играли в эти дни?»