К достижению цели
Шрифт:
«Вы знамениты на весь мир (мимикой показываю, что не согласен, сомневаюсь в этом); теперь вы проиграли (я киваю головой), но не нужно огорчаться — вы проиграли замечательному «мужику» (тут невольно моя физиономия выразила несогласие)».
Климент Ефремович помолчал и, видя, что я его не поддерживаю, примирительно и дружелюбно добавил: «Но, может, вы еще и выиграете?»
«Может быть!» — последовал незамедлительный ответ. Несколько сотрудников Президиума Верховного Совета СССР, которые стояли за Ворошиловым, дружно засмеялись...
Вскоре Голомбек прислал из Лондона книгу о матче. Кроме партий, она содержала предисловие, написанное победителем, и послесловие, написанное
Быть может, он слишком самоуверен? Зазнайство не располагает к работе. А мне же надо хорошо поработать, и тогда можно рассчитывать на победу — решил я.
Летом 1957 года стало известно, что участникам сборной олимпийской команды разрешено вне очереди купить автомашины «Победа». Я долго сомневался — зрение ухудшилось, и сидеть за рулем уже не мог, но за два дня до истечения срока купил машину (цвета кофе с молоком). Тут же удалось договориться с И. Кабановым (водителем служебной машины нашего друга, заместителя министра электростанций), и всей семьей отправились в Ленинград в «испытательный пробег». До Новгорода доехали благополучно, дальше прямой путь на Ленинград был закрыт (ремонт шоссе), и надо было ехать вкруговую через Псков и Лугу. Места эти я знал, бывал я и в Новгороде, и Луге. Посоветовались мы с Иваном Матвеевичем и решили пробиваться напрямую в Лугу по проселку...
Дорога была ужасная, больше чем 20 километров в час мы не делали. Наконец Луга; и лишь в три часа ночи были в Ленинграде. После профилактики (дорогой чуть не «потеряли» генератор — держался на одном болте) и отдыха уже через Псков вернулись на Николину гору.
Иван Матвеевич работал и, естественно, водить «Победу» не мог. Посоветовал он обратиться к П. Рыжову — Петр Тихонович был уже на пенсии, ранее он был водителем служебной машины министра. П. Рыжов — небольшого роста, прямой, волосы с проседью, но все целы, рассудителен, работал водителем еще до первой мировой войны — охотно согласился. Машину он любил, всегда заранее говорил, какой профилактический ремонт надо делать. До 10 тысяч километров двигатель не насиловал, повороты брал осторожно, чтобы резину сохранить. На светофоры смотрел во вторую очередь, прежде всего обращал внимание на возможные препятствия. «Нарушишь правила, — объяснял он, — дело небольшое, а вот если столкнешься...»
Всю первую мировую войну был на фронте связным-мотоциклистом: «Знаете, что такое пакет — аллюр три креста? Не доставишь в срок — расстрел». Однажды зимой на фронте он в пути решил отдохнуть, оставил на дороге мотоцикл и заснул. Проезжавшие солдаты увидели мотоцикл, отвезли окоченевшее тело (вместе с мотоциклом) в ближайшую деревню. Выпил Петр Тихонович ведро чая и ожил!
В гражданскую был комиссаром, а затем командиром автороты. И там были приключения: рассказывал Петр Тихонович, как в польскую кампанию пришлось ему удирать (не при полном параде) через окно из одной избы, поляк вслед стрелял, но, слава богу, промахнулся...
Подружились мы с Петром Тихоновичем.
Летом 1957 года взяли щенка у соседей — отец был немецкая овчарка, но трусоват; мать — по кличке Фреда — помесь с дворнягой, но умница. Фреда регулярно приходила к нам кормить Волчка.
Волчок подрос, и любимым занятием Петра Тихоновича было бегать с ним наперегонки.
Вместе с Петром Тихоновичем готовились мы к матч-реваншу и вместе играли!
Дебюты были отработаны. Играть со Смысловым надо было с предельной осторожностью, особенно черными, анализировать — сил не жалеть, возможностей для победы не упускать.
Эффект был потрясающим, первые три партии Смыслов проиграл, в том числе две белыми в защите Каро-Канн. Сыграли мы еще двадцать партий, которые даже закончились в пользу Смыслова (Ю’/г: 9*/2), но что толку?
Четвертая партия была отложена в проигранном конце с разноцветными слонами. Приехали мы с Петром Тихоновичем на дачу — он спать, я анализировать. Утром поднялась температура, но бюллетень брать нет смысла, партия все равно проиграна — пропускать игру по болезни можно всего трижды. Смыслов не разобрался в позиции, и в итоге — ничья.
Пока я доигрывал, Петр Тихонович обычно меня ждал, окруженный толпой болельщиков: «Как Ботвинник считает, чем кончится партия?» От Петра Тихоновича у меня тайн не было, он был человек строгих правил; на эти вопросы только пожимал плечами... Выхожу как-то после доигрывания, что-то «Победы» не видно — оказывается, ее окружили болельщики, берут у Петра Тихоновича «интервью», а он сидит за рулем и заперся в машине.
«Петр Тихонович, что же вы двери запираете?» — «Знаете, как напирают, смять могут, боишься, что машину опрокинут...»
Судьба матч-реванша была решена, но правильную спортивную тактику я нашел не сразу. Лишь после того, как проиграл пятую (в эндшпиле проглядел матовую угрозу) и отыграл очко в шестой, понял, что надо играть предельно осторожно, на ничью. Партнеру отыгрываться надо — он неизбежно потеряет самообладание и «полезет»; тогда — не зевать! С таким грозным противником, как Смыслов образца 1958 года, это была единственно возможная тактика.
До четырнадцатой партии я удерживал перевес в три очка. Потерпев в этой партии поражение, Смыслов отложил и пятнадцатую в проигранной позиции; перевес мог составить пять очков! Но случилось «чудо», на сей раз я был невнимателен в анализе, да, во время игры забыв о контроле, просрочил время... За два хода до контроля были разменены ферзи, и я получил спокойный, с очевидным преимуществом эндшпиль. В подсознании это ассоциировалось с тем, что будто контроль прошел — такое состояние бывает у мастера после контрольного хода.
Мой секундант Г. Гольдберг и арбитр Г. Штальберг очень волновались, предвидели просрочку времени, но что было делать? Они не имели права вмешиваться в ход борьбы. Со следующего матча Штальберг внес в регламент пункт о праве арбитра подсказать участнику (один раз), что контрольный ход еще не сделан!
(Но основная ошибка состояла в том, что не уехал анализировать на дачу. После ночного анализа на даче главная забота — завести двигатель. Петр Тихонович садился за руль и нажимал на стартер, я крутил ручкой — ночи еще были холодные. Покрутишь ручкой несколько минут, весь мокрый; думаешь только о том, чтобы ручку правильно держать, лишь бы палец не оторвало. Наконец завели — голова, которая после игры и ночного анализа была тяжелой, стала ясной! Можно ехать на доигрывание... Анализировал бы я 15-ю партию на даче — все было бы по-иному.)
Итак, снова перевес лишь в три очка. Оба мы устали, и в партиях появились малопонятные ошибки. Смыслов устал меньше и одно очко сумел отыграть.
Мой партнер нервничал во время матча. Так он требовал права пропустить игру по болезни четвертый раз — пришлось арбитру Штальбергу обращаться за разъяснениями к президенту. Один раз Смыслов не явился на доигрывание (когда позиция была проиграна), не явился он и на закрытие матча — единственный случай в истории шахмат.
Поражение Смыслова имело психологическую подоплеку — он недооценил своего опытного партнера.