К достижению цели
Шрифт:
Надо ли добавлять, что Таль слишком поздно увидел патовую возможность и партия кончилась вничью? На следующий день кончился и матч-реванш.
Выиграл я с перевесом в пять очков в двадцати одной партии — никто меня не объявил гением (и слава богу!). Любопытно, что когда одиннадцать лет спустя Фишер с меньшим счетом завоевал первенство мира, то гением был объявлен. Есть тут над чем призадуматься! Полагаю, что представляй Фишер не США, а, скажем, Данию или Польшу, то не ходить ему в гениях...
Но все же успех пожилого шахматиста поразил многих. Райисполком дал мне место для «Победы» в хорошем гараже — друзья поздравляли меня и шутили, что этого трудней
Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев в начале сентября вручал ордена. Всего награжденных было шестеро — пять юбиляров и один молоденький лейтенант. Когда кончилась официальная часть, Леонид Ильич сказал мне: «Болел я за вас, а сын — за Таля...» Традиционный фотограф, были поставлены три стула, посредине сел Председатель (справа от него — художник Герасимов), слева от Леонида Ильича место свободно...
Я был в нерешительности: с одной стороны, сесть рядом с Председателем великая честь, а с другой? Был здесь и Игорь Владимирович Ильинский, кумир моей юности. Во время войны встречались мы с ним в Соликамске (я проверял высоковольтную изоляцию, а Ильинский выступал с концертами) и тепло беседовали...
«Игорь Владимирович, — сказал я, — вы на десять лет старше. Может, желаете сесть?»
Выборгское коммерческое училище во мне взыграло, и я решил продемонстрировать свою интеллигентность в уверенности, что Ильинский в долгу не останется... Но Ильинский, не раздумывая, незамедлительно сел!
Теперь можно было бы отдохнуть от шахмат... Но годом раньше был у меня в гостях на даче Керес. Посмотрел он, как мы мучаемся с углем, и пожал плечами: «Пора перейти на нефтяной автомат. Я в Таллине давно так отапливаю свой дом. Будет у вас спокойная жизнь, а результаты творческого труда — выше!»
После матч-реванша в ФРГ было назначено командное первенство Европы. Утомленный, я все же поехал играть в Оберхаузен — покупать нефтяную форсунку для котла.
В последнем туре первого круга я проиграл Унцикеру (ФРГ), а во втором круге отыгрался. Еще накануне Керес вел переговоры о скидке с одной фирмой (денег у меня мало было), но последний тур, видимо, все испортил...
Во время соревнования с удивлением замечаю, что все гроссмейстеры вдруг от меня отвернулись, как в 1952 году. Не могу понять, что случилось?
Как всегда, пошел на вокзал, купил советские газеты. Ага, вот в чем дело — в «Известиях» опубликована статья «Анализ или импровизация?», где я рассказал историю доигрывания двадцатой партии матч-реванша, то есть о том, как доигрывание опровергло прогнозы всех журналистов (корреспондентами-то во время реванша были те же гроссмейстеры, что играли в команде!). Ну, ничего, успокоятся се временем...
После первенства Европы советские гроссмейстеры гастролировали по ФРГ. Выступал я в шахтерском городке Гертене — чистенький, весь в зелени. Новая ратуша, на первом этаже библиотека, есть и русские книги, даже современные политические...
В Кёльн поехали вместе с Геллером — выступать в шахматном клубе страховой компании «Нордштерн». Всего служащих около тысячи, каждый, десятый — шахматист. У подъезда нас встречает господин в черном костюме. «Ефим Петрович, это не директор ли?» — «Что вы, — хмыкнул Геллер, — будет он нас встречать».
Поднялись наверх, тут учтиво приветствует господин во фраке. «Директор», — шепчет мне Геллер. Я отрицательно мотаю головой.
Скоро начался обед. Я оказался прав: внизу встречал директор,
За столом я еще кое-как обходился со своим немецким, но, когда перешли в соседний зал, где была съемка для телевидения, а затем и интервью для местной газеты (ловкий директор решил использовать наше выступление для рекламы страховой компании), я взвыл — редактор газеты г-н Завадский (он категорически отрицал свое родство с Ю. А. Завадским) стал задавать мне вопросы на философские темы (мой немецкий оказался слишком слаб). Тогда был вызван сотрудник компании, владевший русским языком (г-н Орлов во время войны оказался в Германии; он сначала держался напряженно, но затем «раскрылся» и даже дал понять, что грустит по Отчизне). Завадского интересовало все: например, какова судьба трех авторов труда об умственных способностях участников международного турнира 1925 года (эта книжка выходила и на немецком языке)? Ободном из них я мог дать информацию — П. А. Рудик заведовал кафедрой психологии Института физкультуры и жил на Николиной горе... На следующий день местная газета опубликовала большую статью своего редактора.
Рано утром страховая компания доставила нас с Геллером в аэропорт Дюссельдорфа, и всей командой — в Москву.
В конце декабря 1961 года поехали мы с Флором на рождественский турнир в Гастингс, не был я там 27 лет! На сей раз я себя реабилитировал, сделал лишь ничью с Флором, да ничью (за сто ходов!) с Глигоричем. Хорошо жилось нам у самого моря, много гуляли под крики чаек; когда ветер был с юга — вкусно пахло океаном.
Англичане относились очень сердечно, но однажды директор турнира Франк Роден чуть не нарушил традиционного гостеприимства. Встретил он нас на набережной (школьный учитель Роден был здоровенный, черноволосый верзила, когда выходил на улицу, надевал лишь перчатки). «Ну сегодня вы получите ваши призы, — поглядывая с высоты, Роден похлопал меня по плечу. Но, заметив неблагоприятное впечатление, которое произвели его слова (неужели лишь за деньгами мы так далеко ехали?), добавил: — Хотите знать, что такое деньги?»
И Роден символически высморкался с помощью трех пальцев — добрые отношения были тут же восстановлены: он повел нас в бар под тем предлогом, что у меня был насморк. Роден лечился с помощью виски, даже когда был здоров; на мою же простуду виски не подействовало...
Далее направились мы в Швецию, где давали сеансы и сыграли в небольшом турнире (на сей раз я сделал ничью только с Флором). За первое место получил я дополнительный приз: транзисторный приемник-будильник. Ночью он неожиданно включился и разбудил меня. На следующий день выступали мы в Норчеппииге, там помещался завод «Филлипс», (где был сделан приемник).
Показывал его нам один шахматист. Он всех рабочих знал, со всеми здоровался, знал, кто какую зарплату получает, знал технологию производства. «Кто он? Главный инженер?» — спросил я президента местного шахматного клуба. «Что вы, — последовал ответ. — Это начальник отдела кадров». Да — подумалось мне...
Приемник был проверен, но, о ужас, он меня опять разбудил. Тогда я вынужден был разобраться в транзисторной технике: на два часа был включен будильник!
В Стокгольме я купил форсунку для дачи. Старый друг г-н Бистром, президент Стокгольмского шахматного объединения (Бистром был оптовым торговцем бакалейными товарами, снабжал он и советское посольство), повез меня в фирму «Атомик». Всего в справочнике было найдено несколько десятков фирм, торговавших форсунками, эта была выбрана, поскольку она хвасталась, что все детали шведского производства.