К достижению цели
Шрифт:
«Вот бы прокатиться», — говорю мечтательно...
Слава тут же делает знак, извозчик останавливается, мой товарищ разваливается на сиденье:
«Миша, вы меня пригласили? Катайте!»
Разорил меня Слава! Но хорошего настроения (справедливые правила-то были приняты) он мне не испортил.
К матчу на первенство мира готовились с Рагозиным уже на Николиной горе. Ходили на лыжах, анализировали, но — непростительная самонадеянность — маловато сыграли тренировочных партий.. Бронштейна я недооценил, а может быть, недооценил опасности, которые были связаны с трехлетним отрывом от шахмат.
Как всегда, перед
Аполлонов долго молчал, а затем спросил:
«А как раньше вы готовились? Изучали литературу?» «Конечно, Аркадий Николаевич, изучал обязательно». «Так зачем же вам снова изучать?»
Я обомлел от изумления — такая мудрая мысль мне в голову не приходила! А ларчик просто открывался: и Бронштейн, и Аполлонов были в одном спортивном обществе... Достал я журналы и без Аполлонова.
Бронштейн, несомненно, тогда был силен, но талант его отличался своеобразием. Он хорошо вел сложную фигурную игру, весьма удачно располагал фигуры из общих соображений. В миттельшпиле он был поэтому опасен. Но там, где требовалась точность анализа, где надо было искать исключение из правил, Бронштейн был слабее. Точность анализа нужна в эндшпиле, там шахматист не имеет права ошибаться, так же как и сапер. Будь Бронштейн силен и в эндшпиле, я, конечно, проиграл бы ему матч. Кроме того, мне на пользу были человеческие и спортивные недостатки претендента — стремление к чудачеству, позерство, наивность в спортивной тактике и пр.
Первые четыре партии не без приключений закончились вничью. Пятую я с треском проиграл. Шестая после напряженной борьбы была отложена в лучшем для моего противника эндшпиле.
При анализе неоценимую помощь оказал Слава Рагозин. Он предложил жертвой слона активизировать короля черных — я хорошо отработал идею, и при доигрывании все шло как по маслу. На 56-м ходу кончился контроль, и в явно ничейной позиции пора было заключить мир. Но, имея лишнюю фигуру, Бронштейн решил еще «поиграть», сделал неудачный ход и после ответа черных капитулировал. Это был первый (но далеко не последний) равный эндшпиль, который мне удалось выиграть в матче.
Было два свободных от игры дня, я попросил в Комитете физкультуры машину и поехал с дочкой на дачу. Довезли нас -только до Москвы-реки — началось половодье. Переправились на лодочке на левый берег, а дальше пешком.
В день игры рано утром узнаю, что пошел можайский лед (тогда еще не было плотины у Можайска) и Николина гора отрезана от Москвы. Прибежал на берег — красивое зрелище, ледоход — это сила! Пошел в дом отдыха «Сосны» звонить в Москву.
«Николай Николаевич, вы мне ноль не поставите?» Романов смеется (в это время он уже снова стал председателем комитета, Аполлонов ушел...): «Не поставим. Ведь вы уехали на дачу с нашего ведома...»
Идем с директором дома отдыха тов. Печуркиным к берегу. Чудо — река очистилась от льда: оказывается, у дачи Капицы образовался затор. Мигом была подана лодочка — успел лишь попросить директора позвонить Романову, чтобы не отменяли партию, и я даже
Бронштейн ничего не знал о происшествии; я же после многочасового пребывания на свежем речном воздухе чувствовал себя отлично. Мой партнер на пятом часу игры опять напутал в равном эндшпиле, и доигрывание было простым делом.
В девятой партии произошел неприятный конфликт. После 41-го хода белых Бронштейн задумался и не заметил, как к нашему столику подошел арбитр К. Опоченский (Чехословакия); заметил Бронштейн судью лишь после его слов: «Прошу записать ход...»
Это было неприятно моему партнеру, так как он во время всего матча стремился к тому, чтобы ход записывал я. Расчет был простым — растренированный вообще и утомленный после пяти часов игры, в частности, Ботвинник долго будет обдумывать записанный ход, да и запишет скорей всего неудачный ход, затем последует мучительный ночной анализ, а при доигрывании еще останется мало времени до контроля... Практически это выглядит разумно, но из всех «правил» должны быть исключения!
Бронштейн сделал вид, что не расслышал арбитра, и сделал свой 41-й ход...
По шахматному кодексу это был так называемый «открытый» ход, записывать уже было нечего. Но Бронштейн расскандалился и требовал, чтобы ход записали белые. Опоченский растерялся и долго не принимал решения. Из зала неслись крики в мой адрес: «Позор!» — очевидно, это кричали коллеги моего противника по спортивному обществу (да, откровенно говоря, как всегда, зрители симпатизировали более молодому). Вопрос был решен после вмешательства Г. Штальберга (помощника арбитра). Он напомнил Опоченскому о правилах игры, и тот понял, что колебания неуместны.
Партии большей частью не были цельными: интересные замыслы нарушались техническими просчетами. После 17-й партии счет был 3: 3. В 18-й я висел на волоске — запиши Бронштейн верный ход (недаром он не любил записывать ход!), мне пришлось бы потерпеть четвертое поражение. Но белые избрали иной ход, и я использовал парадоксальную возможность для спасения, найденную после многочасового анализа. В 19-й партии мне опять удалось выиграть ничейный эндшпиль.
Но силы мои были на исходе. Снова два свободных от игры дня, и я решил выспаться на даче, спал даже в те часы, когда обычно происходила игра — типичное и опасное нарушение спортивного режима. 21-ю и 22-ю партии я проиграл без борьбы; счет стал 4 : 5 (не в мою пользу).
Теперь, если я не выигрывал 23-й партии белыми, то поражение в матче было неизбежным. Но партия развивалась для белых не очень благоприятно. Поворотный момент наступил после 35-го хода белых. У меня на часах оставалось минуты три, у Бронштейна — минут десять. Черные могут выиграть пешку, но в этом случае они остаются с двумя конями против двух слонов (в эндшпиле — опасно!). Бронштейн посмотрел на меня, на часы, в зал и... пошел на выигрыш пешки! В зале тут же раздались аплодисменты — это бывало каждый раз, когда Бронштейн что-то жертвовал или что-то выигрывал. Здесь мой партнер по моей радостной физиономии понял, что просчитался, махнул рукой в сторону зала (рукоплескания затихли), но было уже поздно — обдумывая свой 42-й ход, который нужно было запечатать в конверт, я мог пойти на выигрывающее продолжение.