К достижению цели
Шрифт:
В августе в составе советской команды (на сей раз уже никто не требовал гарантий, что я возьму на своей доске первое место) мне впервые довелось играть на Олимпиаде. Для турнира в Амстердаме был выделен большой зал «Аполло», играть было хорошо. После утреннего доигрывания меня освобождали от вечерней игры — включали в состав команды запасного участника. Однажды заменить было некем, но выяснилось, что сил достаточно — выиграл вечером у Найдорфа. Советская команда легко заняла первое место.
Сыграл я в Амстердаме две интереснейшие партии. Первую — с болгарином Миневым: легко
Просидел я за шахматами несколько часов (спать лег в три часа ночи), но — эврика! — нашел метод выигрыша. Утром Минев (он-то не знал найденного метода) быстро проиграл. Это была творческая победа — стало известно, как надо действовать в подобных окончаниях.
Драматическая ситуация сложилась в партии с Унцикером. Дебютный эксперимент во французской защите привел к проигранной позиции. Всю партию я висел на волоске; отложили мы ее в ладейном окончании, где, по общему мнению специалистов, впору было сдаваться...
Пришлось поработать. Сначала помогал Болеславский, но он скоро стал клевать носом и ушел на боковую. Его заменил Флор, он держался молодцом: когда я его будил, давал хороший совет. В два часа ночи я его отправил отдыхать, предупредив, что в восемь утра он должен явиться и оценить результаты анализа.
В восемь утра Флор пришел и нашел два пути к выигрышу: один способ (как мне казалось) я опроверг. В целом это было уже хорошо, Унцикер мог и не заметить этих тонкостей!
Началось доигрывание. Зал был пуст — присутствовали лишь судья да один нетерпеливый репортер, в результате партии никто не сомневался...
Первый путь к выигрышу Унцикер не заметил, но тут я с ужасом увидел, что второй способ также достаточен для победы! Однако белые и тут пропустили решающий момент (видимо, мой партнер сладко спал ночью), и в конце концов партия закончилась миром.
Банкет для участников и организаторов Олимпиады был устроен в Карлтон-отеле, той самой гостинице, где в 1938 году мы с Алехиным договорились о нашем матче.
Это были последние годы, когда Амстердам выглядел по-старому: сам Эйве разъезжал еще на велосипеде, про других голландцев и говорить нечего. Когда меня пожелал сфотографировать один репортер, он потребовал, чтобы я непременно взгромоздился на велосипед...
Посетили мы женский лицей, где учились девицы в возрасте от 12 до 20 лет. Школа расположена на тихом канале, все здание в диком винограде. В этом лицее тогда еще преподавал математику Макс Эйве.
Зимой 1955 года играл я в очередном чемпионате СССР в Москве. Интересных партий было немало (уникальный эндшпиль с разноцветными слонами удалось выиграть у Котова), еще перед последним туром я имел шанс стать чемпионом, но «под занавес» без борьбы проиграл Кересу.
По уставу ФИДЕ чемпион мира автоматически входит в состав ЦК Всемирной шахматной организации. В. Рагозин и предложил мне сопровождать его на очередной конгресс в августе 1955 года.
На заседании ЦК Рогард не допустил обсуждения вопроса о реванше, под тем предлогом, что это можно сделать на Генеральной ассамблее (хитрый адвокат полагал, что там его позиция скорее получит поддержку). Но когда я предложил обсудить этот вопрос на Генеральной ассамблее, президент указал, что торопиться некуда и все это можно включить в повестку дня конгресса 1956 года.
Здесь я занял твердую позицию, предложил на этом конгрессе решить вопрос в принципе, объяснил делегатам важность проблемы. И тогда Рогард приступил к процедурному голосованию: обсуждать этот вопрос в Гетеборге или отложить до конгресса в Москве?
Результат был неожиданным: Рогарда поддержал лишь один его приятель — делегат из Южной Америки.
Началось обсуждение по существу, затем на голосование был поставлен вопрос: имеет ли в принципе поверженный чемпион право на реванш?
С Рогардом и здесь остался его верный южноамериканский друг, а вся ассамблея проголосовала против президента.
Фольке Рогард после заседания, белее полотна, подошел ко мне: «Не считаете ли вы, что я должен немедленно подать в отставку?»
И здесь я не выполнил своих обязанностей перед шахматным миром. Конечно, я должен был ответить утвердительно, тогда пришел бы другой президент, который учел бы ошибки своего предшественника. Действовал же я, как гнилой интеллигент, утешал Рогарда, говорил ему комплименты и прочую ерунду — Рогард сразу повеселел. К чему это привело, будет ясно из дальнейшего...
Итак, Рогард был очень доволен и на память вручил мне фото: сидим мы с ним (у меня в руках карманные шахматы) и улыбаемся. Третий на снимке президент шахматного союза Гетеборга (фамилии не помню — он был пивной король Гетеборга).
По возвращении в Москву 1 сентября сел я за письменный стол решать задачу: что будет, если у машины переменного тока на роторе будет не одна обмотка (как у синхронной машины), а две взаимно перпендикулярные? В свое время Горев писал, что подобная машина будет более устойчива в эксплуатации. Поскольку из проблемы сильного регулирования я был вытеснен, то эта новая задача выглядела соблазнительно.
Просидел я десять дней, составил систему уравнений и решил ее для установившегося режима — теперь грамотный специалист сделает все это за полчаса...
Результаты подтвердили, что предсказывал Горев, — такая машина безразлична в установившемся режиме к фазовому углу цепи статора, стало быть, она может работать на линию передачи любой протяженности. Ротор машины может при этом вращаться с несинхронной скоростью, и если закон управления выбран правильно, то наблюдатель, регистрирующий работу машины со стороны статора, будет считать, что имеет дело с обычной синхронной машиной. Это и дало основание окрестить подобную машину переменного тока асинхронизированиой синхронной машиной — АСМ.