К суду истории. О Сталине и сталинизме

Медведев Рой Александрович

2) Следующий этап – это этап закрепления полученных “достижений”. Арестованного начинают кормить прилично. Дают ему папиросы, передачи от родных, разрешают даже чтение газет и книг. Но работа над несчастным продолжается. Ему внушают, что теперь поворот невозможен, что спасти себя он может только “чистосердечным раскаянием”, что он сам должен теперь думать над тем, что еще может он сообщить следствию. Заключенного снабжают бумагой, чернилами, чтобы он писал “показания” в камере, подсказывают ему тему и контролируют работу.

У жертв обработки нередко возникают колебания. В НКВД придумали, однако, тысячи способов подавления

этих колебаний. Заключенному устраивают очные ставки с такими же, как он, несчастными людьми. Происходит “взаимовлияние”. Применяются дополнительные методы физического воздействия. Заключенных вызывают к “прокурору”, который оказывается переодетым следователем. Устраивают провокационные заседания “суда” и т. д.

3) Если подследственный должен предстать перед судом (абсолютное большинство заключенных осуждалось заочно различными “тройками”, Особым совещанием и т. п.), то с ним проводится дополнительная работа, своеобразная репетиция суда. Тут все – и угрозы, и внушения, и “серьезные разговоры”: “Имей в виду, не просто расстреляем, а будем мучить, раздирать по частям” и т. д. Многим внушается мысль, что никакого расстрела не будет, что это только для печати, а в действительности все остаются живыми и невредимыми. Для примера показывают живых “расстрелянных” (потом этих людей все равно расстреляют, а пока используют для обмана живых). Во время суда палачи и истязатели – тут же, перед носом заключенного. Они – живое напоминание о том, что будет в случае колебаний…

4) Следствием была разработана очень сложная система “индивидуального подхода” к подследственному. Его предварительно изучают через камерных стукачей, через систему коротких вызовов к следователю (если он сидит в одиночке). Обработка идет в камере, в кабинете следователя. Одного берут на испуг, другого – на уговоры, третьего – на посулы, к четвертому применяют сочетание разных методов. Но главное – заключенного лишают сразу всякой возможности защищаться.

5) И все же главная причина того, что люди, сильные волей, не раз смотревшие в глаза смерти, нередко ломались на следствии, соглашались на чудовищный самооговор, состояла не в страшной жестокости следствия. Все дело было в том, что эти люди неожиданно были лишены почвы, на которой они выросли. Тут человек напоминает растение, выдернутое из земли и брошенное на произвол ветров и непогоды, лишенное питания, влаги и солнца. Идеалы разбиты. Врагов классовых перед тобой как будто нет. Народ, советский народ, настроен враждебно. Ты – “враг народа”. Опереться не на что. Человек летит в пропасть и не понимает причины. Почему? За что?..

Разумеется, было немало людей, которые сдавались без боя. Атмосфера внутри тюремно-следственного террора создавала соответствующие безнадежные настроения. Многие “свеженькие” заключенные сразу же подписывали все, что им подсовывали, считая, что сопротивление бесполезно и защита невозможна. При этом возникало новое явление в следственной практике, когда стороны мирно договаривались и о “преступлениях”, и о “мере наказания”. Очень многие военные поражали меня подобной “мягкостью”. Они говорили: “Нет, бить себя я не позволю. Если не нужен им – пусть расстреливают. Подпишу все, что они хотят”. И делали это без всякой борьбы, без сопротивления. И это тоже был своеобразный протест против произвола».

КОМЕДИЯ СУДА. ТЮРЬМЫ И ЭТАПЫ

Хотя большинство политических заключенных осуждалось заочно различными «тройками»,

Особыми совещаниями, порой все же состоялись суды, но суды «особые», без зрителей, без прокурора и без защитников. Продолжался такой суд, даже по сложным делам, как правило, не больше 5 – 10 минут. Над А. Косаревым суд шел 15 минут – это было редкое исключение. Вот как описывает А. В. Горбатов суд Военной коллегии:

«В небольшом зале за столом сидели трое. У председатели, сидящего посредине, я заметил на рукаве черного мундира широкую золотую нашивку. “Капитан 1-го ранга”, – подумал я. Радостное настроение меня не покидало, ибо я только того и хотел, чтобы в моем деле разобрался суд.

Суд длился четыре-пять минут. Были сверены моя фамилия, имя, отчество, год и место рождения. Потом председатель спросил:

– Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?

– Я не совершал преступлений, мне не в чем сознаваться, – ответил я.

– Почему же на тебя показывают десять человек, уже осужденных? – спросил председатель.

У меня в тот момент было настолько хорошее настроение, и я был так уверен, что меня освободят, что я ответил в свободной форме, в чем впоследствии горько раскаивался. Я сказал:

– Читал я одну из книг Виктора Гюго. Там сказано, что в шестнадцатом веке на Британских островах привлекли к ответственности одиннадцать человек за связь с дьяволом. Десять в этой связи сознались – правда, после пыток, а одиннадцатый не сознался. Тогда король Яков приказал этого одиннадцатого сварить в котле живьем, чтобы по навару доказать, что он, бедняга, имел связь с дьяволом. По-видимому, те десять, которые сознавались и показывали на меня, испытали то же, что испытали те десять англичан, но не захотели испытать то, что суждено было одиннадцатому.

Судьи, усмехнувшись, переглянулись между собой, а председатель – кажется, Никитченко по фамилии – спросил сидящих рядом: – Как, все ясно? Те кивнули головой.

Меня вывели в коридор. Прошло минуты две. Меня снова ввели в зал и объявили приговор: пятнадцать лет заключения в тюрьме и лагере плюс пять лет поражения в правах.

Это было столь неожиданно, что я, где стоял, там и опустился на пол» [410] .

Такое же описание суда находим мы и в мемуарах Е. С. Гинзбург «Крутой маршрут»:

«И вот пришел мой час. За столом – Военная коллегия Верховного суда. Трое военных. Сбоку секретарь. Перед ними – я. По сторонам от меня два конвоира. В такой обстановке “широкой гласности” начинается “судебное следствие”.

…Семь минут! Вся трагикомедия длится ровно семь минут, не больше и не меньше. Голос председателя суда наркомюста РСФСР Дмитриева похож на выражение его глаз… Здесь нет и тени того азарта, который вкладывали в свои упражнения мои следователи. Судьи только служат. Отрабатывают зарплату. Вероятно, и норму имеют. И борются за перевыполнение.

– С обвинительным заключением знакомы? – невыносимо скучным голосом спрашивает меня председатель суда. – Виновной себя признаете? Нет? Но вот свидетели же показывают…

Он перелистывает страницы пухлого “дела” и цедит сквозь зубы:

– Вот, например, свидетель Козлов…

– Козлова. Это женщина, притом подлая женщина.

– Да, Козлова. Или вот свидетель Дьяченко…

– Дьяконов…

– Да. Вот они утверждают…

Что именно они утверждают, председатель суда узнать не удосужился. Прерывая сам себя, он снова обращается ко мне: