К суду истории. О Сталине и сталинизме

Медведев Рой Александрович

Обратимся к традициям российского революционного движения, все направления которого с крайней нетерпимостью относились к каким бы то ни было видам физического мучительства. Этих убеждений придерживались также и террористы. После убийства Александра II один из членов исполнительного комитета «Народной воли» С. Л. Златопольский был заточен в Трубецкой равелин Петропавловской крепости. Из своей одиночной камеры Златопольский сумел передать на волю большое письмо, которое распространялось потом в виде прокламации по всей стране. Описав тяжелейший режим, установленный в крепости для политических

заключенных, Златопольский заканчивал свое предсмертное письмо словами:

«Друзья и братья! Из глубины нашей темницы, говоря с вами, вероятно, последний раз в жизни, мы шлем вам наш завет: в день победы революции, которая есть торжество прогресса, пусть она не запятнает этого святого имени актами насилия и жестокости над побежденным врагом. О, если бы мы могли послужить жертвами искупления не только для создания свободы в России, но и для увеличения гуманности во всем остальном мире! Человечество должно отказаться от одиночного заключения, от насилия и истязания заключенных в каком бы то ни было виде, как оно отказалось от колеса, дыбы, костра и пр. Вам привет, родные, привет всему живому» [405] .

Известно, что в начале XX в. телесные наказания или рукоприкладство в тюрьмах вызывали бурный протест всех заключенных – эсеров, анархистов, меньшевиков, большевиков. В знак протеста устраивались коллективные голодовки, известны даже случаи коллективных самоубийств. Неудивительно, что после победы революции совесть настоящего революционера не могла мириться с применением физических истязаний. Поэтому действия Сталина и покорных ему карательных органов были надругательством над памятью всех поколений русских революционеров.

Но дело не только в том, что пытки и истязания принципиально неприемлемы для социалистического государства. Нельзя не сказать и о том, что пытки и истязания – это и наиболее несовершенный метод следствия, который в большинстве случаев ведет не к выяснению, а к искажению истины, к оговору, к согласию обвиняемого дать любые показания, чтобы прекратить мучения. Это хорошо знали еще инквизиторы Средних веков, добивавшиеся от узников показаний о связях с дьяволом. Это понимают и разведки большинства стран. Английский контрразведчик О. Пинто писал в своей книге «Охота за шпионами»: «Безусловно, телесные пытки способны сломать самого волевого и физически сильного человека… Зверские пытки могут заставить невинного “сознаться в преступлении”, за которое полагается смертная казнь. В таких случаях человек считает, что быстрая смерть легче нечеловеческих страданий. Телесные пытки в конце концов заставят говорить любого человека, но не обязательно говорить правду».

Это-то как раз хорошо понимал Сталин и его подручные, вынуждая своих жертв давать самые невероятные показания о своих мнимых преступлениях.

Известно, что даже святая инквизиция пыталась ввести какие-то ограничения в свою пыточную практику. Для НКВД никаких ограничений не существовало. Озверевшие следователи не только били, но и уродовали заключенных: им выкалывали глаза, вырывали ногти, прокалывали барабанные перепонки, ломали руки и ноги, жгли раскаленным железом, калечили половые органы.

По свидетельству Р. Г. Алихановой, известный партийный работник И. Хансуваров во время следствия 10 дней подряд

простоял в воде. Жена С. Косиора рассказала Алихановой, что, не сумев сломить ее мужа пытками, палачи привели в комнату, где шло следствие, 16-летнюю дочь Косиора и изнасиловали ее на глазах отца. После этого Косиор подписал все «показания», а его дочь, выпущенная из тюрьмы, покончила с собой, бросившись под поезд. В Бутырской тюрьме бывали случаи, когда мужа подвергали истязаниям на глазах жены, а жену – на глазах мужа.

Кроме Лефортовской, одной из наиболее страшных тюрем была Сухановская. «Имейте в виду, – сказал следователь попавшему в эту тюрьму микробиологу П. Здрадовскому, – у нас здесь позволено все». В этой тюрьме, почти все заключенные которой принадлежали еще недавно к «верхам» общества, первый допрос начинали часто с жестокой порки, чтобы сразу же унизить человека, сломить его волю. «Мне повезло, – рассказывал Здрадовский, – по лицу меня били, но не пороли». Жену Папулии Орджоникидзе в Сухановской тюрьме засекли плетьми до смерти.

По свидетельству А. В. Снегова, в пыточных камерах ленинградского НКВД заключенных сажали на цементный пол и накрывали ящиком, в котором с четырех сторон торчали гвозди. Вверху была решетка – через нее раз в сутки заключенных осматривал врач. Таким ящиком размером в кубометр накрывали небольшого ростом А. В. Снегова и крупного П. Е. Дыбенко. Говорили, что этот метод заимствован у финской охранки. НКВД перенимал опыт пыток и у гестапо.

Вызывая заключенного на допрос, один полковник НКВД мочился в стакан и требовал, чтобы узник выпил мочу. И если тот не выполнял гнусного требования, то нередко погибал, не будучи даже допрошенным.

По свидетельству С. Газаряна, не добившись от Coco Буачидзе, командира грузинской дивизии, нужных показаний, ему распороли живот и бросили умирающего в камеру. И в ту же камеру перед допросом посадили Давида Багратиони, одного из друзей Coco. Зверским избиениям подвергали и самого Газаряна, в недавнем прошлом ответственного работника НКВД. О множестве подобных утонченных и страшных истязаний рассказывают в своих книгах А. Солженицын, В. Шаламов, Е. Гинзбург, Л. Копелев и многие другие. Приведем лишь отрывок из мемуаров белорусского партийного работника Я. И. Дробинского о методах следствия в Минской центральной тюрьме в 1938 г.:

«В десять его вновь провели через этот коридор, в эту комнату – но какая разница! Днем это был тихий коридор, тихие кабинеты, в которых аккуратные, прилизанные люди листали папки. Вечером Андрей шел, как сквозь строй, – крики истязаемых, площадная брань истязующих неслись из всех комнат. Где-то промелькнуло лежавшее на полу тело. Андрей увидел побагровевшее знакомое лицо. Это был Любович – старый большевик, заместитель председателя Совнаркома республики, председатель Госплана. Он был в первом правительстве, созданном Лениным в октябре 1917 г. Он вошел туда как зам. наркома связи Подбельского. Он был членом Малого Совнаркома, работал с Лениным. Сейчас он лежал на полу, его хлестали резиной, и он, старый шестидесятилетний человек, кричал: “Мама!” Мгновенье, но оно врезалось в память навсегда. Пыточная XX века. Его ввели в кабинет. Как и днем, их было двое – Довгаленко и спортсмен.