Как слеза в океане
Шрифт:
— Это единственная ложь или первая в череде многих?
— Единственная. А после аперитива у вас хватит денег на ужин?
— Вероятно, то есть почти наверняка.
— Вы до сих пор не представились.
— О, у меня так много имен, что вы сможете выбрать по своему вкусу. Как видите, вам несказанно повезло, что вы встретили меня.
Она взглянула на него очень серьезно и ответила:
— Вы не кажетесь очень счастливым человеком.
Ему не хотелось отвечать, они молча пошли по направлению к Люксембургскому саду и сели на террасе кафе напротив входа в сад. Она робко спросила:
— Мне не следовало этого говорить?
— Вы сделали доброе дело,
— Вы не верите в Бога, вы никогда не молитесь…
— Да, небо над моей головой пусто, — прервал он ее, — совсем пусто. Вас это смущает?
— Я, я молюсь, я хожу на исповедь, не часто, это верно. Но сегодня я молилась в Сент-Юсташ, и одна моя молитва уже услышана.
— А вторая?
— Я молилась о том, чтобы остаться к вам равнодушной, чтобы мы были друзьями, не более того.
— И какого же святого вы выбрали для этой цели?
— Святую Терезу. — Она произнесла это вполне серьезно, со спокойным вызовом.
Он не в силах был отвести от нее глаз, с трудом противясь желанию погладить ее по волосам, ощутить ладонью округлость ее щеки.
— Я кажусь вам смешной?
— Нет, верить вовсе не смешно. Никогда я не стал бы смеяться над верующим, я только иной раз его страшусь.
— Страшитесь?
— Да, как, например… — Он умолк, он не хотел обидеть ее, сказав, что верующий, часто, и не подозревая об этом, играет краплеными картами. — Я чуть не обидел вас, и притом бессмысленно. А какой мужчина захочет обидеть женщину в тот момент, когда его так и тянет погладить ее по голове.
— Есть несчастные мужчины, которые так и делают. Я два года была замужем, церковь, надеюсь, скоро аннулирует этот брак. Я рассказываю все это, чтобы и вы наконец заговорили о себе. Меня зовут Габи ле Руа, Ле Руа моя девичья фамилия.
Он представился, в нескольких словах обозначил свое нынешнее положение и подробно рассказал о своей работе негра, что ее очень позабавило.
Поужинав в маленьком ресторане, они пошли в дешевую киношку, где смотрели три полнометражных фильма. Они встречались каждый день. Как-то вечером она решила проводить его до дому. Его комната показалась ей менее ужасной, чем он описывал. Она внимательно разглядывала названия книг, высоченными стопками громоздившихся на полу, восхищалась липой, как частью комнаты, не подозревая, что ей придется с липой делить любовь этого чужого мужчины.
— Почему ты меня не разбудил, — сказала она, проснувшись на исходе короткой летней ночи и заметив, что он не спит. — О чем ты думаешь?
Правой рукой он обнял ее, а левая осталась лежать у него под головой.
Он смотрел в окно. Так она поняла, что, даже обнимая её, он о ней не думает. Это была первая боль, которую он ей причинил. Но вскоре она забыла о ней в его объятиях.
Занимался день. Они прислушались к колокольному звону ближайшей церкви, к пению птиц, напоминавшему громкую перебранку, и к паровозным гудкам.
Она больше не спрашивала, о чем он думает, но тут он сам заговорил, медленнее, чем обычно. Он рассказывал о людях, близких ему. Ей они представлялись до странности чужими. У нее щемило сердце, когда она спрашивала себя — показался бы он ей таким же чужим, если бы кто-нибудь вот так говорил о нем. Она перебила его:
— А теперь расскажи обо мне! Я знаю, я не так интересна, как другие.
Словно желая ее успокоить, он положил руку ей на грудь и сказал:
— Когда кто-нибудь из моих предков собирался написать книгу,
103
Стремление к доброжелательству (лат.).
— Хватит, говори обо мне самой!
— …и еще мне следовало бы благодарить Создателя за то, что сотворил тебя такой и что, с другой стороны, он все так мудро придумал; наслал великое несчастье на многие страны, отравил мое сердце горечью, сделал из меня беженца, лишенного родины, — ведь все это он устроил лишь для того, чтобы мудрой своей рукою привести меня в этот великий город и именно позавчера вечером заставить меня спуститься в метро и войти в вагон первого класса, чтобы встретить тебя и…
— Говори обо мне, а не о себе!
— Ладно, покончим с благословениями предков, но что я знаю о тебе, Габи?
— Расскажи, почему я пошла тебя искать, почему встречаюсь с тобой и почему я у тебя осталась.
— Потому что хотела узнать, как все обстоит за пределами того круга, в котором ты прожила двадцать восемь лет.
— Это не правда.
— Когда какому-то из примитивных народов бывает нужен новый король-колдун, тогда мужчины отправляются на поиски его в чужие края, куда обычно редко заглядывают. И они находят его в первом встречном. Потом его легче будет убить, ведь он же чужак — потом, когда король-колдун должен будет умереть.
Она оттолкнула его руку и сказала:
— Ты говоришь так потому, что не любишь меня. И я рада, что не люблю тебя.
Около полудня она ушла от него, вечером они опять должны были встретиться. И уже через несколько минут после ее ухода он начал ждать этой встречи. Ничто не могло его отвлечь. В третьем часу она пришла. На ней было голубое платье, она принесла цветы и пирожные.
— О чем ты думаешь, Дойно? — быстро спросила она.
— Я думаю о том, что, может, это и не плохо — быть счастливым.
Потом они все, каждый по-своему, вспоминали это время так, словно оно не имело отношения к их жизни, до того ярки были эти воспоминания. Да и как могло быть иначе, ведь они несколько недель были счастливы!
Эди и Релли присылали добрые вести из уединенной горной деревушки. Они вновь обрели друг друга, Эди вновь обрел и себя и к тому же был счастлив обнаружить, как красив и умен его сын.
Даже происшествие с Грэфе было, как выяснилось, лишь окольным путем к счастливой развязке. Альберта вызвали на совещание. Он собирался говорить о Зённеке, была первая годовщина его смерти. Точно это не удалось установить, однако известно было, что Зённеке убит в Москве во второй половине июня 1937 года — без суда и следствия. На этом же собрании вернувшиеся из Испании должны были рассказать обо всем пережитом, о процессе в Барселоне, на котором их старые боевые товарищи были осуждены без всякой вины.