Каллиграфия
Шрифт:
Когда двадцатая по счету чарка была выпита, охранников сморил хмельной сон, иначе они голосили бы уже во всю ивановскую и улепетывали бы без оглядки. Катакомбы Морриса озарились светом в мгновение ока, и те, кто стоял на ногах и был в состоянии здраво рассуждать, почли за благо покинуть душные туннели. А сам Моррис, занятый снаряжением патронов двумя этажами выше, злился оттого, что комната плывет у него перед глазами, и делал бесплодные попытки выловить из ящика хотя бы одну винтовочную гильзу.
- Ах, если
– всхлипывала Джулия, чье свечение теперь поумерилось, позволив осоловевшему Туоно несколько прийти в себя.
«Не решетка, а настоящий кипятильник!» - ошалело бормотал он, нетвердым шагом бредя по камере и разглядывая волдыри на ладонях. Если бы сию минуту кто-нибудь выдвинул гипотезу о столкновении кометы с Землей, о мощном извержении подводного вулкана или же о втором Тунгусском метеорите, Туоно без колебаний принял бы все три.
«Будь у меня телепортатор, - думала между тем невольница, - не удержали б меня эти стены! Не сидела бы я взаперти, и ни ключ, ни запор...»
Тут только она заметила, что кто-то ковыряется в замочной скважине ее тюрьмы, и, мерцая, на корточках подобралась к самой решетке.
Не сказать, чтобы Клеопатра когда-нибудь взламывала замки, но в данный момент действовала она столь тихо и осторожно, что грабители-дебютанты вполне могли бы у нее поучиться.
– Ты?!
– прошипела Джулия, вскочив на ноги.
– Как ты посмела?!
– Стража разбежалась, хозяин велел не мешать. Я здесь, чтобы тебя спасти.
– Дуреха, не нужна мне такая свобода! Ты выставила себя на посмешище, ты принизила собственное достоинство, связавшись с извращенным убийцей. Ты называешь его хозяином. И после этого мне принять свободу из твоих рук?! Ну, уж нет! Я лучше приму смерть из лап этого мерзавца!
– У меня не было другого выхода, - воззвала к ее милосердию Клеопатра.
– Моррис мог задушить меня, мог бросить на съедение псам, и не сослужила б я той службы, какая была мне предопределена.
– Так, значит, ты подлизывалась и стелилась перед ним...
– Из лучших побуждений, уверяю тебя!
– Из лучших побуждений?!
– вскипела Венто.
– Да где ты эту фразу успела выучить?! Бьюсь об заклад, в притоне своего хо-зя-и-на! Потаскуха, вот ты кто! Растленная, безнравственная плебейка!
– Ах, не надо так, прошу!
– расплакалась Клеопатра, опускаясь на колени и едва удерживая пальцами нагревшуюся шпильку, которая играла роль отмычки.
– Мой поступок низок и постыден, но Энгай бы оправдал... Он оправдал бы... Разве пожертвовать собою ради друга не есть высшая из добродетелей?
Она не решалась сказать «ради сестры», потому что Джулия ее отвергла, отвергла в порыве необузданной ярости, слишком рано и слишком уж поспешно впустив разочарование в свое сердце. И сейчас - это было видно по ее лицу - раскаивалась в опрометчивости, с какою вынесла африканке сокрушительный
Раскаленная дверь ее темницы со скрипом отворилась - проход был открыт, но Джулия не двинулась с места. Осознав, на какую жертву пошла кенийка ради ее спасения, какому риску подвергалась, спускаясь в катакомбы, девушка поначалу не могла придумать ничего, что умалило бы горе Клеопатры. Рыдая в голос, африканка согнулась так низко, что еще чуть-чуть - и она коснулась бы лбом пола.
– Что у вас там происходит?
– возмущенно прокаркал Туоно, не осмеливаясь приблизиться к заграждению и уж тем более высунуть оттуда свой любопытный нос.
– Эй, кто-нибудь скажет мне, в чем дело? Куда подевался караул?
Его проигнорировали самым бессовестным образом. И он, покинутый всеми, что было духу ударил ногой по алюминиевой супнице, после чего рывками высвободился из пиджака. Становилось жарко.
А Клеопатра чувствовала себя так, словно ее исполосовали ножом; груз обиды клонил голову к земле. И вдруг к этой тяжести добавилась тяжесть гораздо более ощутимая: чья-то горячая рука мягко опустилось на шапку черных, как смоль, волос.
– Прости мне мою импульсивность, - проникшись ее страданием, проговорила Джулия.
– Ты столько сделала для меня, а я... Тошно жить с таким характером, вот уж поверь!
Плечи африканки дернулись в последний раз, рыдания стихли, и через несколько долгих минут она чинно распрямила спину, не зная, то ли улыбнуться, то ли вновь удариться в слезы. Ее голубые глаза подернулись туманом, губы подрагивали, и весь облик живо напоминал одну из картин Эжена Делакруа с изображением сиротки на кладбище, за исключением, разве, того, что сиротка была светлокожая.
– Значит, ты не злишься?
– слабым голосом спросила Клеопатра.
– Злюсь?! Да это на меня следует гневаться! Сколько я непотребства нагородила! Уж и сама не припомню. Так стыдно! Но признайся честно, вы с Моррисом не...
– За кого ты меня держишь?!
– изогнула брови негритянка.
– До этого дело не дошло. А если б и дошло, я бы тотчас наложила на себя руки. Этакого позора вольным жителям Кении не стерпеть!
Туоно подглядывал за ними, насколько позволяла неостывшая решетка, и подслушивал с немалым интересом.
– Вот теперь моя душа спокойна, - сказала Джулия.
– Иди ко мне, сестренка! Ты вела себя, как истинная героиня! Как шпион в стане врага. Да ты и была, по сути, шпионом.
Прорицатель-сикофант, который в принципе не выносил сантиментов, искривился, фыркнул, и, опомнившись, принялся звать охрану. Мало того, что девчонка нежничает с его «добычей», так она, по-видимому, собирается еще и удрать!
– Клео, не забыли ль мы о нашем старом друге?
– спросила Венто, плутовато скосив глаза в сторону соседней камеры, обитатель которой топал ногами, надрывал глотку - в общем, вел себя отнюдь не благопристойно.