Каллиграфия
Шрифт:
Итак, последние сомнения с ее стороны были отметены, тогда как Франческо отважился взлелеять в своем сердце мечты и воскресить столь нелепо угасшую влюбленность. Именно влюбленность, а не любовь, поскольку настоящей любви он ни к кому и никогда не испытывал.
«Я встречу ее и подарю ей огромный букет роз, - грезил он.
– Ох, если бы она и вправду была на Крите!»
***
Джейн и Анджелос стали не разлей вода - в лаборатории о них шушукались все, кому не лень. Даже холодильники, казалось, гудели об этом; об этом распевали провода под потолками; об этом, а ни о чем другом, деловито жужжали
– Можно подумать, ты ревнуешь!
– говорила она итальянцу, надеясь его усмирить.
- Анджелос то, Анджелос сё!
– передразнивал тот.
– Этот Анджелос у меня в печенках сидит! Нет, чтобы помолчать, так она трещит, что твоя сорока!
– спесиво добавлял он.
За время выяснения отношений Джейн успела разбить несколько пробирок, пару стеклянных стаканчиков и плоскодонную колбу, которую она изо всех сил обрушила на стол при последней размолвке.
– Ты ужасно склочный, тебя срочно надо женить!
– взвизгивала она, выбегая из кабинета. Джулия могла почти с полной уверенностью предсказать, что точно так же она взвизгнет и завтра, и послезавтра, и через неделю...
«Какая жалость, - думала Венто, - что нам троим выделили всего одну лабораторию, куда и лаборанты-то захаживают нечасто!»
Когда ссоры затягивались, ее начинало мутить, и она с беспокойством замечала, как вспыхивает и распространяется по ладонным линиям золотое сияние, как начинают светиться ногтевые пластины на пальцах рук. Забывая об осторожности, она вылетала из кабинета и мчалась к своему учителю, который проводил эксперимент в предоставленном ему отдельном помещении.
– Сэнсэй!
– вскрикивала она, задыхаясь.
– Сэнсэй, я опять свечусь!
В его, лишь в его власти было остановить развитие недуга. При очередном «приступе» Джулия могла рассчитывать только на его помощь, поскольку все снадобья и эликсиры Аризу Кей оказались бесполезными. В обширной кладовой японки не нашлось ни травинки, ни листочка, которые устраняли бы симптомы этого диковинного заболевания, и, несколько разочаровавшись в себе, хранительница сказала Кристиану следующее:
– Известно, что от собственного яда
Не гибнут ни растения, ни гады.
А ветры, разгулявшиеся в шторм,
Как перестанут дуть, так шторм утихнет.
Кто направляет, тот отчет дает,
На том лежит ответственность и долг.
Ее болезнь - твой недосмотр, ошибка,
А ты ошибки исправляешь шибко.
В
...- Рецидив?
– осведомлялся Кимура, откладывая работу.
– Угу, - кивала Джулия. У нее пылали щеки, горели глаза и пульсировало в месте солнечного сплетения.
– Обязательно таким способом?
– робко спрашивала она.
– Я пока не придумал ничего другого, - отвечал человек-в-черном, бережно заключая ее в объятия.
– Часть твоей энергии перетекает ко мне, что предотвращает распространение света по твоему организму.
Джулия чувствовала исходивший от него тонкий аромат хвои, прохладу, идущую от плаща, и в бессилии смежала веки. Внутреннее горение изматывало ее, как изматывает пилигрима бесконечная дорога в дюнах под палящим солнцем. И будь вокруг нее хоть тысяча оазисов, они не смогли бы утолить ее жажду. Органы, сосуды, ткани - всё иссушалось зноем, который в ней воцарялся. И сколько ни противилась ее гордость, сколько ни восставал разум, она цеплялась за Кристиана, как за спасательный круг, и только рядом с ним находила отдохновение.
«Проклятущая болезнь!
– досадливо думала она, прижимаясь щекой к его плечу.
– Прогрессирует ведь! Эдак я сгорю, как сгорают в атмосфере метеориты».
***
Моррис Дезастро медленно спускался в подземелье, водя фонарным лучом по отсыревшим ступеням. В его катакомбах томились предатели, воры и «гости». Предателей он подвергал жестоким мучениям, после чего казнил на виду у своих единомышленников, чтобы тем было неповадно. Числившиеся в банде взломщики и карманники попадали за решетку в том случае, если имели несчастье польститься на добро крестного отца или же поживиться за счет его приближенных. С «гостями» Моррис тянул канитель, запугивая их пытками и выведывая номера их банковских счетов.
Гости на остров Авго допускались лишь по предварительно разосланным приглашениям, целью которых было заманить в ловушку богачей со всего мира. Причем приглашения эти составлялись таким образом, чтобы удовлетворить предпочтения и капризы каждого клиента. Сердобольным знатным дамам писали, что на острове такого-то числа пройдет благотворительная вечеринка. Зажимистые миллионеры-холостяки велись на предложение бесплатно провести вечер в компании вышеупомянутых знатных дам. Ценителям искусства предлагалось посетить аукцион, поклонникам спорта - похвастать кубками, пустить пыль в глаза или просто сыграть партию в гольф. Любителей вкусно поесть ждали кулинарные изыски греческой кухни, а зажиточным модницам предоставлялась возможность пощеголять в нарядах перед своими конкурентками.
Весь этот бомонд собирался в атриуме так называемого Моррисового особняка, связанного с маяком при помощи подземного хода. Снаружи особняк представлял собой памятник античной архитектуры, нежилое, полуразрушенное, однако не потерявшее своей привлекательности строение. Местная полиция не замечала, чтобы кто-нибудь входил или выходил оттуда, за исключением тех дней, когда на остров приезжала толпа разодетых, чванливых богачей. Фуршеты Моррис специально организовывал в туристические сезоны, дабы ни одна живая душа не заподозрила, что древнее здание является стратегически важным объектом. Там, внутри, он вытряхивал из посетителей деньги. Иногда сбор дани проходил без шума, а иногда приходилось прибегать к оружию, что незамедлительно действовало даже на самых упрямых. Правда, находились и такие закоренелые сквалыги, которые дорожили мошной больше, чем собственной жизнью. Этих, последних, Моррис бросал в затхлые камеры подземелья, где проводились пытки.