Каторжник
Шрифт:
Наш путь уже шел по Казанской губернии, и конвой сменился. Навстречу нам вместо русских розвальней стали попадаться татарские арбы, а на предложения встречным путешественникам «Подайте ради Христа» вместо пожертвований арестанты все чаще стали встречать недоуменные взгляды. Стало очень холодно: приближались крещенские морозы.
— Эх, не повезло же нам, что зимой идем! — пожаловался Тит.
— Что ты, что ты! Зимой еще не так плохо! Хуже всего идти осенью: как дождь пройдет, так все мокрые, а сушиться негде!
Тем не менее холод продирал до костей, когда поднимался ветер, наши шерстяные халаты продувались насквозь. Многие из арестантов — те, у кого водились деньги, — стали покупать у татар овчинные безрукавки и поддевать ихпод свои арестантские халаты. Мне тоже захотелось купить такую одежду. Заодно неплохо было бы раздобыть и нормальные варежки, но все это стоило весьма дорого, и оставалось только вздыхать.
— Дальше еще хуже будет? — спросил я у Фомича.
— Само собой! — кивнул он.
— Так, а что нас там дальше-то ждет? — продолжил я.
— Ну, дойдем до Перми. Потом до Екатеринбурга. Дальше — Тобольск и Омск. Там, наверное, месяца полтора-два просидим.
— И зачем? — хмыкнул я.
— А реки как раз раскроютси. Там река Иртыш, а за ним и Обь — ух, широки! А разлив будет — все вокруг затопит, будто бы море разольется!
— Просто будем сидеть и ничего не делать? — не поверил я.
— Ничего, сударик да соколик, не будем мы там делать. В остроге сидеть будем, — вдохнул Фомич.
— А может, и спать стоя, — буркнул я, не понравился мне этот опыт.
— Ну, на то каторга! Эт тебе не фунт изюма! — поделился со мной очередной мудростью Фомич.
Тут я задумался. По расчету времени выходило, что мы попадаем в Тобольск или Омск аккурат ранней весной, то есть можем загреметь в местный острог на два месяца. Просто тупо там сидеть столько времени! Это прям тоска смертная!
— Слушай, может, там можно, не знаю, заработать как-то? На лесозаготовках, к примеру? — выдвинул я очередную идею, все-таки при побеге иметь деньги на кармане лучше, чем не иметь.
— Какие лесорубы, что ты! Нет, сударик да соколик, там в разлив носу в тайгу не высунешь! Всюду топко! Там и так-то кругом болота, а уж весною… — прогремел кандалами Фомич.
— Я таки осмелюсь влезть в ваш ученый спор, — вдруг раздался над головой гнусавый голос Изи Шнересона, — но если вы желаете поработать, то нет лучше места, чем Уральские заводы в славном городе Екатеринбург, куда мы и держим путь! Там все на свете есть — и рудники, и плавка меди, и золото, и домны, даже монету там-таки печатают! Про бумажные и стекольные заводы я таки и во молчу.
— Ну, эт ты прям Америку нам открыл! — сообщил я настырному еврею, недовольный тем, что он нас подслушал.
—
— Ну, тебе-то хорошо. А вот остальным-то чего там делать? — скептически скривился Софрон Чурисенок.
— Да найдется всякая работа, на заводе-то, — отозвался Фомич. — Я когда на Нерчинских заводах вкалывал, там чего только мы не делали! Кого из партии нашей на рудники отправили, кого — уголь жечь в леса, погрузка, опять же, да много всего!
— Надобно первым делом поспрошать местных, что и как! — произнес я. — А там уж видно будет. Да и Рукавишникова уломать как-то надо, чтобы позволил нам здесь поработать, а не тащил сразу в Тобольск.
И вот, когда в феврале мы прибыли наконец в Екатеринбург, первым делом я решил порасспросить местных сидельцев, что тут и как. Как я и думал, в отведенном нам бараке оказалось несколько «екатеринбургских» арестантов. Один из них — мрачный сгорбленный мужик неопределенного возраста по имени Трофим, другой — явно нерусской внешности молодой молчаливый арестант.
Мы первым делом пристали к Трофиму.
— Ты местный?
— Тутошний.
— За что сидишь?
— Управителя задушить хотел!
— От те раз! А где?
— На заводе…
Сказано это было таким тоном, будто Трофим хотел сказать «в аду».
— Ну и как оно, на заводе-то? — продолжил расспрашивать я.
— Худо! Маета! — невесело отозвался тот.
— Тяжко? — влез в разговор Чурис.
— Да уж не мед! Управитель на заводе у нас был — зверь! Все следил, чтоб мы не находились без дела, мол, от большей занятости мы не оскудеем! — глянул на нас исподлобья Трофим.
— А денег-то как — плотют ли? — заинтересованно спросил Фомич.
— Ну, сам суди. За выковку чистого полосового железа мастер получает гривенник, подмастерье — пятак, работник-молотобоец — алтын! — мрачно ответил Трофим.
— Негусто. А на других работах как? — спросил уже я.
— Ну, как… За сажень вырубленных дров урочнику платят двугривенный. Так же в каменоломне: один человек должон в день наломать сто пудов известкового камня. И все это — молотком да кайлом! А известняк-то он разный ведь: иной раз ну такой твердый попадется, хоть плачь! И за этакой надсадный труд рудобоец получает не более двугривенного в день.
— Понятно. А что еще делаете? — продолжился расспрос.
— Уголь жгем. На вырубке дров урочник должен за девятнадцать недель заготовить сорок куренных саженей, свозить их в кучи, осыпать, одернить, «пересидеть в уголь», переломать, убрать и доставить на завод. За короб выжженного угля платят семьдесят копеек.
Гм. Похоже, такая работа нам не подойдет. Долго все это очень — пока нарубишь, пока пережжешь, а там уж нашей партии и идти надо будет дальше, по своим надобностям! Не успеем мы угля нажечь. Да и не отпустят нас в лес без охраны!