Кайл Соллей
Шрифт:
– Как тебя зовут, девочка?
– Ракиль, – вид у неё сделался донельзя испуганный.
– Подойди ко мне. Рот открой. Подыши.
Она растерянно повиновалась, а из подсобки показался озабоченный лавочник.
– Мессир Шлойме. Ваша дочь тяжело больна?
Обычно многословный иудей хмуро кивнул и коротко бросил.
– Чахотка!
– Позовите свою жену, если она здесь. Потом идите сюда и заприте лавку.
Лавочник сверлил меня тяжелым взглядом, но поспешил всё исполнить. Девочка так и стояла посреди комнаты, и в глазах её читалось огромное желание поскорее сбежать.
– Шлойме. Мадам Геула,
Хозяева дома с откровенным испугом воззрились, как я сделал немыслимое – стал перед их дочерью на оба колена. Плевать, что они там думают.
– Начинайте!
Погрев ладонь о ладонь, с огромной осторожностью взял девочку за цыплячью шею. Почему я это делаю? Зачем? Чему удивлен? В этом мире дети мрут, как мухи. У этого ребенка инфекционное заболевание съело половину легких, и её иммунитет уже не справляется. Но дело не в этом. Дело не в дочери лавочника. Важно, что со мной. Почему мне не безразлично? Зачем я хочу, чтобы эта девочка жила? Я сам убил много народа в прежнем мире, и в этом. Наверняка много ещё прикончу. Люди рождаются и умирают. Такова судьба. Чужая ли жизнь, моя собственная, никогда не представляла для меня особой ценности. Какое мне дело? Но желание внутри меня. Оно так сильно, что, если Шлойме решит, что я угрожаю его дочери и попытается размозжить мне череп – ничего не получится. Я сильнее его, сильнее любого в этом городе, хоть всех собери – никто меня не остановит. Почему?
Надо мной лилась тихой музыкой проникновенная еврейская молитва. Лечение. Жизненные силы текли рекой. Запущена регенерация тканей. Иммунитет из горстки необученных погибающих крестьян превращался в кованную булатом гвардию численностью с войско крестоносцев. Органы проснулись ото сна, сердце заработало сильнее и уже требует питания для роста. Кровь омывает воспаленные участки, легкие гонят кислород, организм налит тугой упругой силой. Всё. Теперь нет больше такой инфекции или воспаления, чтобы остановят жизнь в худеньком тельце девочки.
Я отпустил руки и покачнулся. Лавочник моментально замолк и вцепился в меня, не давая упасть. Мать девочки схватила её в охапку и скрылась из виду.
– Всё будет хорошо, Шлойме.
Я провел в лавке ещё полчаса. Лавочник с тревогой в глазах отпаивал меня теплым молоком с необычным пресным хлебом. Наверное, национальная кухня. Он был испуган, молчалив и взволнован. Я ничего не стал объяснять ему. Сам увидит. Потом в лавку зашел заспанный норд. Вздохнул, закатил глаза, увидев моё состояние, но не удивился и повёл в таверну, к старине Арману.
Поздний вечер. Гостеприимный хозяин лично усадил нас за стол - вдалеке от основной массы пьющих и жрущих мореходов. Вино придало мне сил, и я попросил Снорре рассказать, что знает он о морском деле и торговле.
Рассказчик из моего саттеля прямо скажем – дерьмовый. По слову вытаскивал как палач клещами хоть что-то о мореплавании. Внезапно в голову пришел вопрос.
– Ты веришь в судьбу, Снорре-Искатель?
Глава 7.
– Это символ есть знак бесконечной мудрости Отца Вседержателя.
Аббат тожественно водил пятернёй по крупному каракулю на обложке фолианта с очередным церковным текстом.
Всё же я попал в местное аббатство имени некоего святого Гвеноле. Отец был против, но насмотревшись, как его отпрыск дерётся в учебных схватках, раскидывая всех и в любом количестве – махнул рукой. В аббатстве могли быть, и были - книги. Меня интересовали все, какие есть. В священных писаниях уже поднаторел, хотя и смущали мощные нестыковки, принимал их как данность и при желании мог цитировать заумные куски. Остро не хватало знаний про сам этот мир.
Мы выехали со Снорре и эспье Корнелио. Тайком, в черных плащах, в ночь, не останавливаясь в людных местах, под утро заезжали в какие-то чащобы, отдыхали, ели и кое-как спали, а к вечеру опять в путь. За три таких дурацких перехода, а это было условие отца, минуя сёла и город, иногда по пустынным местам, мы оказались перед унылым, недружелюбным низкорослым строением, наподобие замка. Несмотря на день – религиозная обитель наглухо заперта. Ничто не показывало наличие людей.
Пришлось лупить в ворота, пока не открыл угрюмый тощий монах с жидкими бровями. Гостей не ожидали, но святые братья явно не те, кого легко удивить. Нас держали снаружи, вызвали отца-настоятеля, которому я озвучил своё пожелание чтения книг.
К концу дня и после многих околорелигиозных разговоров, я был допущен в библиотеку, поскольку святые братья решили, что какие-то смутные признаки святости, плюс статус барона дают шанс прочесть пару свитков и подцепить щепотку религиозной морали. Хотя даже для них было загадкой – зачем такое молодому рыцарю.
Я не спал четыре дня. Все время в библиотеке. Кажется, уже этим смог удивить монахов и аббата Ферно – старшего по статусу в аббатстве. Читал днем и ночью при свете свечей. Моё чтение и отсутствие сна смотрелось как чудо. Но читал ночью всё больше потому, что днем за мной присматривал сам аббат, вечно сующий старинные священные тексты, от которых меня уже изрядно тошнило. А вот ночью – был какой-то полуслепой молчаливый дед, который не замечал, как я откладывал евангелия и брался за все, какие есть тексты. Технические записи, сведения о судебных спорах, купчие, доносы, пылкие любовные послания, переписка с другими аббатствами, сказки древних, скупой отчет о военном походе. Я скармливал своему мозгу всё.
Третий день месяца май. Прохладно и солнечно. Птицы настойчиво верещали за окном библиотеки, когда в ворота монастыря беспокойно заколотили, потом послышалась ругань, что-то упало. В каменных стенах кто-то быстро шёл. Бежал. Я уже прикинул, что это убийца от Фарлонгов, возможно и не один. Можно схватить деревянную лавку и выйдет неплохое оружие. Аббата повалить, чтобы не зашибить в драке. А не причастен ли он сам, ведь откуда уродцам Вороньего замка знать, что я в аббатстве? Вдруг распахнулись широченные двери и ввалился молодой растрепанный Артюр. Он вращал глазами, чтобы в незнакомой обстановке отыскать меня, рванул через проход между столами, зацепился, споткнулся, рухнул, вскочил на колени и энергично дополз до меня, при этом недовольно шипя.