Кинжал и монета. Книга 2. Королевская кровь

Абрахам Дэниел

– А ведуны что говорят?

Симеон хмыкнул – на фоне смешливого перезвона воды звук вышел ниже и мягче.

– Что все люди смертны. Даже короли. – Симеон вздохнул и склонился вперед, сцепив пальцы и уперев локти в колени. – Есть какой-то цветок, якобы он может помочь. Сколько ни глотаю этот чай, не замечаю разницы. Может, без него было бы еще хуже.

– Должно же что-то найтись. Мы можем за кем-нибудь послать…

Старый друг не ответил. Не было нужды. Доусон, устыдившись, и сам увидел бессилие собственных слов. Смерти не миновать – она всегда была и будет. Грудь давило лишь от неожиданности известия.

–

Зря мы с Элеорой так долго откладывали рождение Астера, – сказал король. – Хорошо бы посмотреть на него, когда вырастет. Когда сам станет отцом. Помню, как родился Барриат. Все шутили, что он тебя съел. Никто не знал, где ты и что делаешь, в привычных местах тебя невозможно было найти. Я даже обижался. Чувствовал себя брошенным.

– Прости, мой король.

– Незачем извиняться. Я попросту не осознавал. А затем родился Астер – и я понял. Если бы он родился раньше… Впрочем, тогда бы ему не быть Астером – твой Джорей ведь не стал юной копией Барриата. Так что мне и желать этого незачем. Мир таков, каким он должен быть, чтобы вместить моего сына, и я не могу этот мир ненавидеть. Даже если хочется.

– Мне очень жаль, мой король.

Симеон покачал головой:

– Не обращай внимания. Я и сам не люблю, когда на меня такое находит. Жалуюсь, как мальчишка. Довольно. Я хотел с тобой поговорить о другом. Об аудиенции с Эшфордом. Что ты об этом думаешь?

– Думаю, что тебе с ним надо встретиться, – ответил Доусон. – Как я уже говорил…

– Я помню, что ты говорил. Теперь ты знаешь больше, чем тогда. Мне нельзя на аудиенцию – а ну как я обмочусь прямо там же. Астерилхолд сейчас меня боится. Боится того, на что я способен. И понемногу отступает. Если Эшфорд привезет домой весть, что я полубезумен и умираю, эта песня переменится. Когда ты в прошлый раз пытался дать мне совет, я его отверг и едва не отдал свое дитя в руки человека, готового его убить. Раз ты способен контролировать мочевой пузырь, ты компетентнее своего короля. Поэтому говори. Что мне нужно делать?

Доусон встал и попытался собраться с мыслями. Он чувствовал себя так, будто только что дрался на поединке. Тело изнемогало, как после долгих усилий, хотя он всего лишь прошел по комнате да позвал слугу. На него вдруг обрушилось живейшее воспоминание о том, как они с принцем Симеоном шагали по улице. Он не помнил когда и где, знал лишь, что улица пахла дождем, что Симеон был в зеленом, а он сам – в коричневом. Доусон сглотнул и провел рукой по глазам.

– Если приступы можно контролировать, назначь аудиенцию немедленно. Приготовься заранее, будь краток. Ни пиров, ни угощений, ни свидетелей. Чисто формальная встреча.

– И что я скажу?

– Что ты даешь время Астерилхолду навести порядок при дворе. Что тебе должны представить полный отчет и выдать головы тех, кто поддерживал Мааса. Это единственное, что тебе подвластно. Мы не можем вступать в войну. Ты не в том состоянии.

Симеон медленно кивнул. Плечи его гнулись сильнее, чем при появлении Доусона, – впрочем, возможно, королю попросту стало яснее то, чего он раньше привычно не замечал.

– А если приступы неконтролируемы?

– Назначь кого-нибудь. Посланника, представителя. Если нужен титул, пусть будет «смотритель Белой Башни» – со смерти Оддерда Фаскеллана должность пустует. А в случае… Нет, это невыносимо.

Доусон вновь сел.

– А в случае?.. –

не отступался король.

– Если здоровье рушится совсем уж быстро, отложи все, пусть регент разбирается после твоей смерти.

Симеон резко вздохнул, будто его ударили.

– Мы сейчас на этой стадии, да? – спросил Доусон.

– Вполне возможно, – ответил Симеон. – Благодарю тебя, мой старый друг. Именно это мне и надо было услышать, и вряд ли кто-нибудь осмелился бы произнести такое вслух. Даже если все так и думают. Не пойми превратно, если я попрошу тебя сейчас уйти. Мне нужен отдых.

– Конечно, мой король.

Доусон, дойдя до арки, на миг замедлил шаг и посмотрел назад. Король Симеон сидел отвернувшись, лица было не разглядеть. «Я вижу его в последний раз», – напомнил себе Доусон и вышел.

У ворот Кингшпиля он отпустил карету. Хотелось пройтись. Дорога от Кингшпиля до особняка Доусона была неблизкой, однако его это не заботило. Он поправил меч на поясе и двинулся вперед. В прежние годы он целыми ночами мог носиться по темным улицам и площадям Кемниполя то бегом, то верхом, напиваться так, что клонило в стороны, а потом, перегнувшись через перила моста, висеть до головокружения. В такую ночь, как эта, он прошагал бы лиг восемь или даже десять. От покоев умирающего короля до привычной гостиной собственного дома идти предстояло вдвое меньше.

Несмотря на название, Серебряный мост через Разлом состоял из дерева и камня. Опоры его глубоко вонзались в стены громадной пропасти, уходящей на глубину, сравнимую с высотой Кингшпиля. На середине моста Доусон остановился, глядя на юг. Под ним в тени моста стая голубей кружилась над свалкой, неразличимой на дне ущелья за сумраком и туманом. Он стоял долго, не чувствуя ничего, кроме разбитости и боли. За спиной, перетекая с края на край моста, шумел обычный поток: крестьяне и аристократы, лошади и волы… На глаза Доусона наворачивались слезы.

У входа в дом стояла незнакомая карета с гербом рода Скестинин. Старый раб-тралгут при появлении Доусона встал и поклонился, звякнула цепочка.

– Мой господин, радостно видеть вас вновь. Когда ваша карета вернулась пустой, госпожа обеспокоилась. Она у себя, с Сабигой Скестинин. Ваш сын Джорей хотел бы побеседовать с вами, когда вам будет удобно. Он в вашем кабинете.

Доусон кивнул, раб-привратник ответил поклоном.

В передней зале охотничьи псы кинулись приветствовать хозяина, виляя лохматыми хвостами и радостно скалясь. Доусон, наклонившийся почесать их за ушами, не мог сдержать улыбки. Нет любви более преданной, чем любовь собаки к хозяину.

Он подумал было заглянуть к Кларе прежде встречи с Джореем, однако ноги болели от ходьбы, а до покоев Клары пришлось бы шагать через весь особняк. Впрочем, он знал, зачем Джорей просил о беседе, и ожидал этого разговора с тех самых пор, как Клара его предупредила. Жестом остановив псов возле кабинета, Доусон вошел и затворил за собой дверь.

Джорей стоял у окна, лучи послеполуденного солнца падали ему на лицо. Доусон вновь поразился тому, как сильно сын иногда бывает похож на мать – не столько овалом лица, сколько глазами и цветом волос. Совсем недавно он, еще тонконогий подросток, лазил по деревьям и дрался палкой вместо меча; теперь же перед Доусоном стоял широкоплечий молодой мужчина с серьезным лицом. И мечи его умели оставлять кровавые раны.