Код любви на кофейной гуще
Шрифт:
Мой палец завис над клавиатурой. Что я должен ответить? Рассказать о встрече с Никой? Солгать? Притвориться, что ничего не произошло?
Дверь ресторана распахнулась, и на улицу выскочила Ника — растрёпанная, с размазанной тушью.
— Ты пожалеешь об этом! — крикнула она. — Слышишь? Пожалеешь! Она не сделает тебя счастливым!
Люди оборачивались, кто-то снимал на телефон. Я молча сел в машину и захлопнул дверь, отрезая её крики.
Не включая двигатель, я набрал ответ Вере: «Прости, сегодня не смогу. Нужно разобраться кое с чем. Встретимся завтра».
Отправив
Я выехал на дорогу, чувствуя, как прошлое, наконец, отпускает меня. Впереди была неизвестность, но почему-то она больше не пугала. Что бы ни случилось дальше, я знал одно: я не вернусь к тому, что причиняло мне боль.
Телефон снова завибрировал. Сообщение от Веры: «Конечно. Буду ждать. Береги себя».
Четыре простых слова. «Буду ждать. Береги себя». И почему-то именно они, а не драматическая сцена с Никой, заставили меня, наконец, почувствовать — я свободен. По-настоящему свободен.
Глава 22. Чашка без солнца
Вера
Утро выдалось ясным. Морозным. Звенящим. Небо — глубокое, синее, без единого облачка. Солнце отражалось в сугробах, превращая снег в россыпь бриллиантов.
Я открыла кофейню раньше обычного. Руки дрожали, когда протирала столики, расставляла чашки, включала кофемашину. Предвкушение сладко щекотало нервы.
Придёт ли? Не передумает ли?
Колокольчик звякнул ровно в девять. Я обернулась — Кирилл стоял на пороге. Волосы взъерошены ветром, на ресницах таяли снежинки. Улыбался. Открыто. Без тени вчерашней настороженности.
— Доброе утро, — его голос звучал бархатно, с хрипотцой.
— Доброе, — ответная улыбка расцвела на моих губах сама собой.
Он снял пальто, повесил на вешалку. Сел за тот же столик у окна. Солнечные лучи падали на его лицо, подчёркивая чёткие линии скул, лёгкую небритость, морщинки в уголках глаз.
— Тебе как обычно? — спросила я, подходя к столику. Он молча кивнул.
Я отошла к кофемашине. Привычные движения успокаивали. Молотый кофе, горячая вода, аромат, наполняющий пространство. Взяла палочку, чтобы нарисовать на чашке привычное солнышко... и замерла.
Что-то изменилось. Что-то неуловимое, но важное. Солнце больше не казалось нужным. Словно его место заняло что-то другое. Что-то настоящее.
Я поставила чашку перед Кириллом. Без рисунка. Просто белый фарфор и чёрный кофе.
Он заметил сразу. Взгляд скользнул по чашке, потом поднялся к моему лицу. Вопросительный. Изучающий.
— Без солнышка сегодня? — спросил тихо.
— Без солнышка, — кивнула я.
Кофейня постепенно наполнялась посетителями. Утренняя суета, заказы, звон посуды. Мне пришлось вернуться к работе. Кирилл не торопился уходить. Пил кофе, листал что-то в ноутбуке, иногда поднимал глаза, ловя мой взгляд через зал.
К полудню поток посетителей схлынул. Я вытерла руки о фартук, подошла к его столику.
— Ещё кофе?
— Спасибо, достаточно, —
— Конечно.
— Почему сегодня без солнца в чашке? — в его голосе искренний интерес, без тени обиды.
Я присела напротив. Солнечный луч скользнул по столешнице, оставляя золотистую дорожку между нашими руками.
— Знаешь, я рисую солнце на чашках тех, кому, как мне кажется, не хватает тепла, — слова давались с трудом. — Это моя маленькая традиция. Глупая, наверное.
— Не глупая, — он покачал головой. — Красивая. И ты перестала рисовать, потому что...?
Глубокий вдох. Сердце колотилось где-то в горле.
— Потому что вчера мне показалось, что солнце в тебе уже есть. Внутри. Просто... проснулось.
Тишина. Только тиканье часов на стене разрезает воздух и приглушённые голоса посетителей за дальними столиками растворяются в полумраке кофейни.
Кирилл смотрел так, словно видел меня впервые. Его взгляд — тёплый, глубокий, с золотистыми искрами в глазах — проникал под кожу, заставляя щёки гореть и сердце биться чаще. Я чувствовала, как тепло разливается по телу, несмотря на прохладу помещения.
— Ты удивительная, — произнёс он наконец, голос его звучал ниже обычного, с хрипотцой, от которой по спине пробежали мурашки. — Замечаешь то, что другие не видят. Словно читаешь людей.
— Профессиональная деформация, — попыталась отшутиться, опуская глаза и нервно поправляя прядь волос. — Годы наблюдения за людьми. Ничего особенного.
— Нет, — покачал головой, и тень от ресниц легла на его скулы. — Это не профессия. Это дар. Видеть людей насквозь, чувствовать их боль, их радость. Ты... видишь меня.
Пальцы на столе дрогнули, словно он хотел коснуться моей руки, но остановился на полпути. Я заметила, как напряглись мышцы его предплечья под закатанным рукавом рубашки, как дёрнулся кадык, когда он сглотнул.
— Ты права, — продолжил тише, наклоняясь ближе, так что я уловила запах его одеколона — древесный, с нотками цитруса и чего-то терпкого. — Что-то изменилось. Вчера. После нашего разговора. Словно... лёд треснул. И я впервые за долгое время почувствовал себя... живым.
Посетители у кассы отвлекли от разговора — молодая пара, держащаяся за руки и смеющаяся над чем-то своим. Пришлось извиниться, вернуться к работе. Кирилл ждал. Терпеливо. Спокойно. Его глаза следовали за мной, я ощущала их тепло кожей, пока двигалась между столиками, улыбалась клиентам, готовила кофе. Каждый раз, когда наши взгляды пересекались, что-то невысказанное повисало в воздухе между нами.
Когда моя смена закончилась, Кирилл всё ещё был в кофейне, ожидая меня. Он отложил ноутбук, закрыл недочитанную книгу, терпеливо наблюдая, как я собираюсь.
— Можно тебя проводить? — спросил, когда я вышла из-за стойки, сняв фартук. Его голос звучал почти неуверенно, что казалось странным для человека с такой внутренней силой.
— Буду рада, — улыбнулась, накидывая пальто. Наши пальцы случайно соприкоснулись, когда он помогал мне, и это мимолётное касание отозвалось электрическим разрядом.