Кодекс Крови. Книга ХVII
Шрифт:
— Так что… отдавать её за Гепардеви?
Зверь за спиной у Еремея встал на дыбы, оскалился и зарычал, а сам оборотень только пожал плечами, не поднимая взгляда от кострища.
— Не знаю, мозгами понимаю, что хрен редьки не слаще. Что я кошак мартовский, что он. Только там статус повыше будет. А девицы они, знаешь ли, статусы тоже уважают. Я из младшей ветви, а он — из правящей.
М-да, удивил меня Тигров, признаться. И ведь в лоб ему не скажешь, что он влюбился похоже. Оно ведь, если он не о своих интересах думает, а о Миркиных в первую очередь,
— И про традиции тоже понимаю. Там ей посложнее будет, чем у нас. Но знаешь, поживёт так пять-десять лет, а потом однажды прошипит в лицо, что лучше бы была женой шахзаде или что я ей жизнь испоганил. А я ведь не уверен, что после этого не прибью заразу. Ты её видел? Тростинка. Дышать страшно, не переломилась бы.
Я вздохнул, глядя на последнюю тлеющую головешку:
— Традиции традициями, статус статусом… — мои слова повисли в воздухе. — Но тамошние матери в гаремах детей сжигают гораздо чаще, чем наши. У них там… конкуренция, мать её.
Тигров не ответил, но его спина напряглась.
— А зверь твой что думает?
Еремей резко вскинул голову, его глаза вспыхнули жёлтым:
— Этот вообще думать не умеет! Ему каждую кошку в округе подавай.
Я поднял бровь:
— Не ради каждой ты хранилище банка опустошать решался.
Его реакция была мгновенной — гримаса возмущения, сменившаяся усталой ухмылкой:
— Да это всё звероцвет, будь он неладен! — пальцы оборотня прошлись по лицу. — Взял кошак верх и давай свои порядки наводить. А с катализатором ещё этим… Откуда же мне было знать, что он такое учудит?
Я откинулся на ствол, сцепив руки за головой:
— А он у тебя в соответствии с традициями калым решил уплатить, а не молодку портить. Это что-то да значит.
Тигров замер, будто впервые задумавшись об этом. Его зверь рыкнул странно, почти… по-человечески, явно соглашаясь со мной
— Сам не понимаю, как он её не успел оприход… — Тигров оборвал себя на полуслове. — И Машка бы не удержала.
— Вот что, — наконец, решил я сам для себя дилемму, — стойку твоего зверя на Миру я вижу так же ясно, как тебя сейчас. А там уж сам со своей второй половиной договаривайся. Но я бы советовал послушать его резоны.
— Ему-то всё равно… А мне как же… В пять раз…
— Молодость — недостаток, который очень быстро проходит, — хмыкнул я. — Вон, Абдул-Азиз кабы не в семь или восемь раз старше этой пигалицы, а сомнениями не терзается. И на других кошек смотреть не престал. Так что подумай, чего хотите вы со зверем, а я пока, пожалуй, весь этот балаган прекращу.
Я оставил Тигрова у кострища, дав ему возможность переварить наши слова. Угли уже почти погасли, оставляя после себя лишь тлеющую память о жарком пламени — очень похоже на то, что сейчас происходило в душе Еремея.
Ступая по пружинящему под ногами мху, я углубился в лес, где сердцебиение моих вассалов отдавалось в висках ровным, знакомым ритмом.
«Николай, бери Миру под мышку и выходи. Есть разговор», — мысленно
Они появились через пару минут — Мирослава, всё ещё с румянцем на щеках от недавних событий, и Николай, чьё лицо напоминало каменную глыбу, на которой кто-то высек выражение крайней степени неловкости.
Брат с сестрой выглядели не то чтобы виновато, но в их позах читалось напряжение. У Миры появилась нотка неуверенности во взгляде, будто она впервые задумалась, что её выходки могут иметь последствия. А вот Николай… Он терзался так, будто нёс на плечах ответственность за всё произошедшее здесь.
Я прошёл глубже в чащу, надеясь, что здесь наш разговор не смогут подслушать чуткие уши Тигрова.
— Вот что… — начал было я, но Николай, не в силах сдерживаться, выпалил:
— Михаил Юрьевич, у нас просьба!
Это уже становилось интересным. После всех перипетий, кажется, брат с сестрой до чего-то договорились. Хотелось бы, чтобы до чего-то умного, но здесь уж как выйдет…
— Слушаю, — кивнул я, скрестив руки на груди.
Николай сделал глубокий вдох, будто собираясь прыгнуть в ледяную воду:
— Я прошу вас не давать согласие на её брак до исполнения восемнадцатилетия. Мы у вас под клятвой крови. Формально вы для неё — опекун. — Он бросил взгляд на сестру, в котором читалось странное сочетание злости и заботы. — Я, конечно, не рассчитываю, что у неё мозгов прибавится за ближайшие пару лет, тут радость, что хоть инстинкт самосохранения включился.
Я поднял бровь, переводя взгляд с Николая на внезапно покрасневшую Мирославу.
— Ты о чём?
— До этой дурочки наконец-то дошло, — Николай говорил резко, но в его голосе слышалась облегчение, — что её самостоятельная ценность вне семьи и вашей защиты — примерно как у котёнка перед стаей гиен. У нас-то хоть права какие-то есть, а у иранцев… — он сжал кулаки. — И вы спасать её каждый раз не примчитесь.
Вот в этом Полозов был неправ. Если уж я обменивался клятвами с людьми, то и на выручку приходил в случае нужды. Но в том, что случаев нужды у иранцев может возникнуть гораздо больше, чем у нас, была доля правды. Никакой дракон не смог бы уберечь Миру от кинжала в спину или яда в чаше.
— Кто надоумил? — спросил я у Мирославы, отмечая, как её обычно задорный взгляд теперь избегает встречи с моим.
Она потупилась, теребя пальцами с прядь волос:
— Супруги ваши… рассказали про нравы при иранском дворе. Про войны жён и наследников между собой, про то, как устраняют конкурентов… — голос её дрогнул. — Там такие интриги плетут, что меня сожрут, даже не заметив. Там семьи возвышаются и низвергаются, а я одна буду…
Похоже, жёнушки мои любимые тоже не остались в стороне от происходящего, успев переговорить по душам с девушкой. Юношеский оптимизм и желание удачно выйти замуж у Полозовой заметно поубавились, что не могло не радовать в свете поведения одного запутавшегося великовозрастного кошака.