Когда была война

Арно Александра

– Зря ты сюда пришёл, - раздалось за спиной.

Вальтер вздрогнул. Рядом встал Марк. Заложив руки за спину, он вгляделся в водную даль. Вальтер не ответил. И тут по телу прокатилась волна непонятного, но уже чертовски знакомого страха перед чем-то необъяснимым, ужасающим, невиданным. Ему показалось, будто кто-то пристально наблюдает за ним. Кто-то невидимый, и от этого ещё более пугающий.

В горле мгновенно пересохло. Вальтер с трудом сглотнул.

– Да. Ты прав, Марк. Идём отсюда.

Поскорее

убежать, скрыться от глаз невидимого наблюдателя! Они пошли в сторону города. Вальтер понимал: на самом деле это всё не что иное, как обычное нервное расстройство, которое лечится таблетками и длительным отдыхом. Наверное, зря он отказался от отпуска. Следовало бы съездить домой, вернуться в мир без войны и просто пожить в тихом спокойствии и умиротворении хотя бы пару недель.

Левую ногу внезапно пробила горячая острая боль. Вальтер закричал и упал на одно колено.

– Боже мой!
– вслед за ним завопил Марк.
– Боже, я же говорил, что там снайперы!

Он принялся поднимать его. Голова закружилась, в глазах потемнело, пульсирующая боль поднялась неистовой волной и заполнила собой каждую клеточку тела. Вальтер, едва соображая, кое-как встал на обе ноги и тяжело опёрся о Марка. Они заторопились в сторону военчасти. Сапог заполнился кровью, и она хлюпала при каждом шаге, ввергая Вальтера в ужас.

В медпункте ему обработали рану и туго перевязали бинтом. Вальтер лежал на койке, тупо пялясь в потолок. Получается, он предчувствовал ранение?.. Нет. Это было нечто другое, похожее на... на страх перед призраком в Брестской крепости. Он нервно засмеялся. Кажется, с крепостями у него что-то не ладно - сперва Брестская, теперь Орешек...

Внутри растекался суеверный страх, опутывал внутренности своими липкими щупальцами, хватал за горло. Что-то ужасное совсем рядом - Вальтер был уверен в этом. Чувствовал. И это "что-то" нельзя победить, нельзя убить пулей или гранатой - потому что оно бессмертно. И оно поглотит всех и вся: его, Марка, их армейский корпус, Фредерике, родной дом, Кёнигсберг, а потом примется пожирать и Германию.

10.

– Вода в Ладожском озере всегда чистая, до самого дна, - говорил Левченко, набрасывая огрызком карандаша очередной рисунок в "Окопном Орешке".
– Но и всегда холодная такая, что бр-р-р. Даже летом. Помню, сопляком был, ездил к дядьке в гости в Ленинград, и повёз он нас как-то сюда. Так я купаться не смог!
– Он засмеялся.
– То бишь, купался, а потом месяц с воспалением лёгких лежал. Ух намёрзся!

Лиза не слушала его. Она читала "Войну и мир", которую откуда-то принёс для неё Промахновский. Книга была почти не потрёпанной, с целой обложкой и листами - солдаты не успели растаскать их на самокрутки. Знаменитый роман Толстого Лиза уже читала - в школе, но тогда воспринимала его совсем по-другому. Сейчас ей был понятен весь трагизм, вся та страшная драма, которую писатель раскрыл перед читателем, а в школе она поняла только лишь любовную сторону. Наверное, потому, что тогда у неё мозги этим и были забиты - любовной чушью.

Снаружи бушевала январская метель. Суровый северный ветер швырял пригоршни снега, закручивал их жгутом и

подбрасывал вверх, бесновался что есть силы. Мелкие снежинки не могли сопротивляться ему. Они уносились к нависшему низко небу и бесследно таяли - маленькие, беспомощные и слабые, не способные сопротивляться власти безумного урагана.

– ...А потом как форскнули!
– громко захохотал Левченко.
– Только их и видели! Да-а... было дело такое...

Он отложил журнал в сторону, извлёк из кармана мятую самокрутку и взял коптилку. Взвился тоненький серый дымок, запахло жжёной бумагой. Елесин в углу тихонько пиликал на гармошке, притопывая носком сапога себе в такт и перебирая клавиши, а Лиза устроилась на жёсткой скамейке у стены. Скудного света коптилки не хватало, и ей приходилось напрягать зрение, чтобы различить мелкие буквы.

– Вы бы, товарищ старший лейтенант, не читали в темноте-то, - сказал Елесин.
– Глаза себе попортите.

Лиза захлопнула книгу, размяла затёкшие мышцы спины.

– И то правда.

Промахновский принёс с улицы наполненный снегом котелок и, поставив его на печку, стал греть у огня руки. На лице дрожали тени, делая его будто высеченным из камня - грубым и угловатым.

– Знаете, что, ребят, - как-то неохотно проговорил он.
– Я думаю... попрощаться нам перед операцией надо.

– Тю!
– Левченко вскинул на него глаза.
– Чегой-то нашло на тебя, старшина?

Промахновский неопределённо пожал плечами.

– Не знаю. Морок какой-то. Как предчувствие дурное.

Елесин перестал играть и уставился на него немигающим взглядом, в котором ясно читалось плохо скрываемое раздражение.

– Ты раньше времени-то нас не хорони. Эва, в могилы уже уложил, молодец какой!

– А я, может, о себе говорю, - возразил Промахновский и резко повернулся к нему.
– И вообще, сиди и молчи, а то шибко умный выискался.

Последнее время их и без того не лучшие отношения стали совсем напряжёнными и натянутыми, личная неприязнь друг к другу была заметна невооружённым глазом. Лиза не знала, но догадывалась, что причиной тому служила она сама. Не поделили они её. Точнее, поделили. Не в Витькину пользу.

Лиза встала. Не хватало тут только взаимной ненависти и вражды на почве ревности. Не на гражданке. Недопустимо такое в армии, да ещё и на войне, когда враг и так со всех сторон давит.

– Давайте-ка, товарищи бойцы, отправляться спать. На сон у нас всего-то шесть часов, а проспать "Искру" никак нельзя.

– Есть отправляться спать, товарищ старший лейтенант!
– сверкнул улыбкой Елесин, за что получил злобный взгляд от Промахновского.

Лиза, не обращая на них внимания, закуталась в шинель и вышла. Ветер тут же наотмашь ударил по лицу и взметнул вверх выбившиеся из косы пряди волос. Она зажмурилась. Льдистые снежинки мельтешили белой мошкарой в густой вязкой мгле.