Когда была война
Шрифт:
На плечо легла чья-то рука, и Лиза обернулась. Рядом стоял Промахновский. Нос и уши уже успели раскраснеться на морозе. Она коротко шагнула к нему и молча прильнула всем телом, приникла щекой к плечу, а он сжал её в надёжных сильных объятиях.
– Саш, действительно, что на тебя нашло? Что за прощание ты устроил?
Он вздохнул, пробормотал что-то едва слышно и ещё крепче прижал её к себе.
– Домой бы тебя отправить. Нечего бабам на войне делать. Вот что.
– А нет у меня дома.
– Лиза подняла голову и
– Сгорел он давно. Так что отправлять меня некуда.
– В тыл, - не сдавался Промахновский.
– Я, может, воевать хочу, - хмыкнула она.
– Личные у меня, понимаешь ли, к каждому немцу счёты.
– Личные счёты!..
Они направились через крепостной двор к Флажной башне. Метель разбушевалась вовсю, поглотила всё пространство вокруг и яростно завывала, словно стремясь запугать их, заставить бежать в страхе. Путь занял минуты три, но и за это короткое время Лиза успела промёрзнуть насквозь. Промахновский долго растирал её руки в попытке согреть, а она ничком лежала на койке, пялясь в потолок.
Последнее время её всё сильнее охватывало отстранённое безразличие, которое то ли пугало, то ли наоборот, радовало. Она не перестала ненавидеть врага, но стала по-другому, не так, как раньше, ненавидеть войну. Мысли о справедливом возмездии больше не появлялись, более того, они стали казаться Лизе восторженно глупыми и напыщенными, исполненными жуткого пафоса и фарса. Ну какое, к чёрту, возмездие? Выгнать бы гитлеровцев поскорей да зажить обычной жизнью - вот, что им требуется. А возмездиями пусть бог или кто там над людьми главный занимается, не её это дело. Всех немцев она в одиночку всё равно не покарает, так что кара должна их сама как-нибудь настигнуть. Без её непосредственного участия.
Утром, едва только начало светать, гарнизон занял свои боевые позиции. Лиза не спала уже давно - за всю ночь ей удалось только пару часов вздремнуть. Она всё думала и думала о войне, о будущей победе, о мирной жизни. А вдруг мир не наступит никогда? Только временное перемирие - чтобы отдышаться, набраться новых сил и опять ринуться в смертельный бой? Почему люди вообще воюют друг против друга, что побуждает их брать в руки оружие и идти убивать? Власть, политика, идеи и убеждения - чего они стоят, когда на твоих глазах погибают юные парни и девчонки? Патриотично ли мёрзнут в окопах бойцы, с мыслями ли о возвышенной государственной идее терпят жуткий голод, вшей и бесконечную вездесущую грязь?
Нет, каждый на войне сражается за самого себя. За право просто жить так, как хочется, за синее небо над головой, за простор пшеничных полей и ширь зелёных лесов. Сражается, чтобы растить своих детей. За возможность ходить открыто и ничего не боясь.
Операция началась ровно в семь утра по московскому времени. Орешку в ней отводилась вспомогательная роль: поддержать огнём на первом этапе силы второй ударной армии. Были подготовлены пушки и гаубицы. Лиза с Промахновским почти четыре часа пролежали на позиции, не отрываясь от прицелов.
Одним из командующих "Искрой" был Жуков. И провалить её они не имели права - не только потому, что операция была разработана с особой тщательностью и вниманием, но и потому, что следил за ней лично Сталин. Стратегически важно обеспечить Ленинграду железнодорожную связь со страной, иначе потом придётся немыслимо извернуться, чтобы выбить немцев прочь. Они и без того чувствуют себя тут хозяевами. Пришла пора показать, чья на самом деле это земля.
Но
Кровь хлестала фонтаном. В глазах потемнело, и Лиза в панике ухватилась за выступ в стене. Тёмно-бордовые пятна быстро расползались по ткани рукава и на груди, крупные капли падали на пол и впечатывались в сковавший его тоненький слой синеватого льда красными кляксами.
– Саша...
– позвала она.
– Саш...
Он порывисто обернулся. Тело стало ватным, обмякло, и Лизу утянуло в чёрную пропасть. Сознание появлялось короткими проблесками. Словно сквозь плотный слой тумана она видела испуганное, побледневшее лицо Промахновского. Он бежал куда-то, неся её на руках, и хрипло, с надрывом говорил:
– Терпи, терпи, Лизонька! Терпи, моя хорошая! Почти пришли! Сейчас, Лиза!
Сильно трясло. Ей почему-то вдруг подумалось, что ещё совсем недавно она тоже тащила его, раненого, в укрытие, а теперь вот они поменялись местами. Вновь поднялась туча красной пыли и угрожающе нависла над гарнизоном. И будто раскаты грома громыхали где-то взрывы, стрекотали сухо автоматные очереди. Губы растянулись в слабой улыбке.
– Сашка...
Потом её сковала невыносимая боль. Хотелось кричать, но Лиза не могла издать ни звука - сдавило грудь, руки и ноги сковали невидимые, но прочные цепи. Из обступающей её со всех сторон пелены раздавался знакомый голос военврача, воняло нагретым спиртом и ещё чем-то непонятным, горьким. В поле зрения мерцал тусклый белый огонёк свечи. Он становился всё меньше и меньше, удалялся от неё, пока не превратился в колеблющуюся точку и не исчез совсем. Лиза порывалась встать, но не могла шевельнуть даже мизинцем. Тело перестало повиноваться ей.
Возвращение в реальность было болезненным и тяжёлым. По правой стороне груди растеклась острая ноющая боль, спину ломило, по лицу градом струился пот. Во рту пересохло, и сглотнуть никак не получалось. Лиза кое-как разлепила свинцовые веки и тут же снова смежила их - дневной свет казался нестерпимо ярким, резал глаза. Она с трудом вдохнула и отвернулась. Воздух тоже стал другим - густым, тягучим - и никак не хотел проходить в лёгкие. Каждое, даже самое малейшее движение причиняло боль, и она безжалостно впивалась в неё горячими щипцами.
Она лежала одна в медчасти. Снаружи, за тяжёлой кованой дверью, царила тишина, в узкое окошко протискивались лучи холодного солнца. Лиза снова открыла глаза и увидела кусок удивительно синего для зимы неба, на котором висели похожие на рваную вату облака. В голове отчаянно гудело.
Заглянул Промахновский.
– Лизок!
– обрадованно воскликнул он, увидев, что она пришла в себя.
– Слава богу!
Она слабо улыбнулась ему и поманила к себе здоровой рукой. Он вошёл и сел на край койки, взяв её руку в обе ладони. Глаза светились облегчением и счастьем.