Когда была война
Шрифт:
– Всё, - наконец объявил врач.
Лиза остановилась. Промахновский лежал на животе, рядом стоял забрызганный кровью медицинский лоток, а в нём лежали скальпель и зажим.
– Он будет жить?
– спросила она с надеждой. Внутри всё сжалось в комок и заледенело. А что если скажет "нет"?..
– Будет, будет, - буркнул врач.
– Ничего страшного с ним не случилось, органы не задело. Повезло.
– Он стянул с рук перчатки.
– По касательной осколок прошёл.
Лиза
– Ну, не хватало только сырость разводить, - заметил врач.
Лиза подскочила к нему и, крепко обняв, расцеловала в обе щёки.
– Спасибо! Спасибо вам!
– Это моя обязанность, - ответил тот и отодвинул её от себя.
– Скажите лучше ребятам, пусть в медпункт его перенесут.
К утру Промахновский пришёл в себя. Всю ночь Лиза просидела рядом, скрючившись на неудобном скрипучем стуле. Мигала слабеньким огоньком коптилка, в узкое окно-бойницу заглядывала печальная луна, безразлично взирая на Лизу своими большими глазами, а за толстыми стенами плескалось Ладожское озеро. Уже чувствовалось приближение зимы, воздух становился ломким и льдистым, вырываясь изо рта облачками пара, и оседал на траву голубым искристым инеем. В комнате было холодно, и Лиза снова и снова подтыкала Промахновскому одеяло, подбрасывала в печку тоненькие корявые хворостинки - то ли яблони, то ли дикой вишни - и они громко трещали в ржавой бочке.
– Товарищ старший лейтенант...
– вдруг прорвался сквозь пелену сна знакомый голос, и Лиза встрепенулась.
Промахновский с улыбкой в усталых глазах смотрел на неё, чуть повернув на подушке голову. Она подскочила.
– Старшина!
– Что, ранило меня?
Лиза закивала и, опустившись с ним рядом, взяла его руку в свои. Он сжал пальцы.
– А тебя? Тебя не зацепило?
Он говорил хрипло, с усилием, перед каждой фразой делая глубокий вдох. Лиза наклонилась к нему и коснулась губами бледной щеки.
– Не зацепило меня, Саш.
Некоторое время оба молчали. Она уткнулась лбом в его плечо и крепко зажмурилась. Душу до краёв наполняло что-то тёплое, щемящее, и Лиза с радостью вбирала в себя каждую частичку, каждую мельчайшую кроху этого живого чувства. Промахновский обнял её одной рукой за шею.
– Чего это на тебе лица нет, товарищ старший лейтенант? Случилось что?
Лиза подняла голову и посмотрела ему в глаза. Под ними пролегли тёмные круги, но в самой глубине плясали так хорошо знакомые озорные искорки. Он шутил. Шутил в своей обычной дурацкой манере.
– Хватит, - шепнула Лиза, взяла его лицо в ладони и принялась покрывать поцелуями. В горле першило.
– Товарищ старший лейтенант, не по уставу это - целоваться в армии. После войны целоваться будем.
– Пошёл к чёрту, дурак, - сдавленно сказала Лиза.
Он улыбался бескровными растрескавшимися губами.
– Вот, значит, как тебя добиться можно. Под пули кинуться. А я всё голову ломал.
– Дурак, - повторила она и наигранно сердито сдвинула брови.
На небе занималась неяркая осенняя заря и карабкалась по отвесным стенам Орешка, пробираясь в бойницы и щели. Запахло морозом и снегом. А Лиза всё прижималась к Промахновскому, улыбаясь сквозь слёзы блаженно-счастливой улыбкой. Как же долго, как долго она держала взаперти свои чувства, страшась их, не выпуская наружу, и только сейчас поняла, какой невыносимой тяжестью они, непризнанные и порицаемые ею же самой, лежали на сердце. И как легко оказалось просто дать им свободу.
Она боялась, что любовь искалечит и добьёт её, а оказалось наоборот - она залечивала старые саднящие раны, дарила лёгкость. Нельзя на войне жить только войной, ожесточаться, озлобляться, добровольно облачая себя в непробиваемую броню. Потому что жизнь не кончилась.
И Лиза как никогда остро чувствовала себя живой.
8.
Лиза безотрывно следила, как мигает тоненький огонёк коптилки. Он будто исполнял какой-то танец: то тянулся вверх всем своим пламенным телом, то вдруг оседал обратно, бесновался, пытался высвободиться из плена гнутой жестяной банки, и с яростью бился о её острые края. Он был слабым, его света не хватало, чтобы осветить всё помещение, и оно тонуло в чернильном мраке. Лишь мигал на столе маленький огненный островок, не подпуская к себе вязкую темноту, мужественно и храбро воюя с ней за своё пространство.
В голову лезли воспоминания, и впервые за долгое время Лиза не пыталась спрятаться от них, отмахнуться, наоборот, без страха взирала им прямо в глаза. Они мелькали перед глазами - настоящие, живые, но, казалось, такие далёкие, будто с тех пор минуло не меньше десятка лет. Как же изменила её война, как изуродовала и исковеркала нежную девичью душу! Какой бы она была, если бы не завалило белоснежную подвенечную фату горящими обломками отчего дома? Если бы не погиб Вадим? Если бы... если бы...
Лиза прикусила фалангу пальца. Когда-то, когда только начинался её военный путь, она дала себе твёрдый приказ: не плакать и никогда не оборачиваться назад. Что было, того уже не изменишь, а мучить себя лишний раз просто бессмысленно. Силы нужно экономить, а не растрачивать на слёзы и сожаления, ибо они нужны для борьбы с врагом. Так считала Лиза прежде, а теперь чётко и ясно понимала, что сама превратила себя в молчаливую и угрюмую снайпершу, смысл всей жизни которой составляла война. Ещё немного - и она закрылась бы окончательно, а потом, наверное, сошла бы с ума от одиночества.