Когда была война
Шрифт:
Огонёк коптилки задрожал, рванулся к потолку и пыхнул яркой искрой, выплюнув в воздух комочек чёрного дыма. Лиза подняла голову. Промахновский лежал, прикрыв глаза, а на губах блуждала едва заметная улыбка.
– Ты спишь?
Он мотнул головой и открыл один глаз.
– Уснёшь тут.
Его рана зажила, оставив на спине длинный уродливый шрам. Лиза провела кончиком пальца по линии его скул, и он, перехватив её руку, прижался губами к
– Саш... а ты в меня сразу влюбился? Вот как только увидел, так и влюбился?
Его глаза задорно блеснули.
– Нет. Ты же жутко вредная была. На кривой козе не подъедешь. Как увидел, подумал: какая красивая девушка! А как характер узнал, струсил, честно говоря.
Лиза захохотала.
– Ты хочешь сказать, что я тебе не нравилась?
– кокетливо поддразнила она его.
– Нет, - серьёзно ответил Промахновский и, приподнявшись на локте, вперил в неё взгляд своих карих глаз.
– Я тебя боялся. И сейчас боюсь. Жениться на тебе, Лизок, страшно. У тебя ж рука меткая, как запульнёшь сковородкой!
– Он помолчал.
– Но я всё равно женюсь.
– Правда?
– наигранно удивилась Лиза.
– Вот прямо не побоишься?
– Не побоюсь.
– А если я не соглашусь жениться-то?
Промахновский придвинулся ближе к ней, погладил по распущенным белокурым волосам, мягко поцеловал в губы.
– А кто тебя спрашивать будет?
Лиза обняла его, прижавшись щекой к крепкому плечу, и вздохнула.
– Повезло мне с тобой, Саш.
Перед самым рассветом, когда небо начинало понемногу светлеть, она бесшумно выскользнула из кровати и принялась торопливо натягивать на себя форму. Промахновский спал чутко, и Лиза интуитивно чувствовала: он слышит. Застегнув последнюю пуговку на гимнастёрке, она на цыпочках подошла к кровати и легонько коснулась губами его гладко выбритой щеки. Начинался новый день, и из страстных, жарких объятий любви им предстояло вернуться в суровую реальность войны, где каждый миг таил в себе опасность.
Лиза сдёрнула с торчащего из стены гвоздя свою шинельку, сунула руки в рукава и, нахлобучив на голову пилотку, ещё какое-то время смотрела на Промахновского. Наверное, неразумно это: прятаться ото всех, скрывать свои отношения, как двое юных любовников. Но почему-то ей не хотелось открываться. Пусть их тайна останется только их тайной, поделённой на две половины.
Лиза не знала, что их роман уже давно для гарнизона Орешка не был секретом. Не знала, что это не она, а Промахновский отваживал каждого, кто посмел положить на неё глаз - с самого начала службы в крепости.
– А старший лейтенант-то у нас ух какая!
– сказал как-то раз Елесин и мечтательно вздохнул.
– Красавица!
Они с Промахновским сидели в комнате
– Ещё какая, - тут же вызверился на него Промахновский.
– Только глянь на неё ещё разок!
– Ну и гляну, и что?
– вскинулся Витька.
– Я сейчас фасад-то кому-то отрихтую!
– Парень поднялся на ноги и угрожающе надвинулся на него.
– Чтоб в сторону старшего лейтенанта даже взгляда не кидал, понял?! Я человек отчаянный, учти, в детдоме вырос! Я тебя, как овцу паршивую...
– Да ладно, ладно! Успокойся!
– пошёл на попятную Елесин.
– Твоя так твоя, чего набычился-то сразу? Я до чужих баб не охочий.
– Ну вот и хорошо, - согласился Промахновский и снова сел на табуретку, продолжая буравить Елесина взглядом.
После этого случая он на Лизу и правда не смотрел.
Она вышла в промозглую осеннюю сырость. Накрапывал мелкий льдистый дождик, в уцелевших печных трубах тоскливо завывал ветер, яростно рвал красный стяг на колокольне собора, деревья тревожно шумели голыми ветвями. Первый, некрепкий ещё морозец сковал тонкой корочкой льда остатки травы, а под подошвами кирзовых сапог хлюпали грязь и слякоть. Совсем скоро должна была начаться операция по прорыву блокады, и с каждым днём Лиза волновалась всё сильнее. Немцы прочно сидели на своих позициях и не собирались уступать и клочка земли - ведь Ленинград был стратегически важным объектом.
Из темноты вынырнул Елесин и коротко козырнул, вскинув руку к потрёпанной шапке-ушанке.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
– Привет, Вить.
Он выудил из внутреннего кармана подмокшую самокрутку.
– Зябко нынче. А варежек у меня нет.
Лиза промолчала. Елесин зажал самокрутку зубами, чиркнул спичкой и тихо чертыхнулся: дождь затушил огонёк, не дав разгореться. Он бросил спичку на землю и вытащил из коробка другую. Красные от холода пальцы не повиновались ему.
– Что там дозор?
– спросила Лиза.
Елесин наконец сумел прикурить и с явным наслаждением сделал глубокую затяжку.
– А что они, стоят, глядят. Никого нет навродь. Дрыхнет немчура.
Майор Конев уже не спал, сидел в штабном помещении, внимательно просматривая какие-то бумажки. Руки его были перебинтованы. От нервного перенапряжения на ладонях и пальцах выскакивали гнойные волдыри. Военврач обрабатывал их какой-то белой вонючей мазью, но они лезли снова. В конце концов Конев велел просто крепко перевязывать их, несмотря на уговоры врача. Тот утверждал, что у майора открылась сильнейшая экзема, требующая незамедлительного лечения, но командир просто отмахивался от его наставлений.