Когда налетел норд-ост

Мошковский Анатолий Иванович

— Что-что?

— Женя не возвращалась?

— Нет.

— Нам бы пожевать чего-нибудь. Здесь хоть и глухо, а, наверно, временами едят? А? Ну ты посторожи Женю, а я выясню. — Дмитрий скрылся в столовой, потом появился, исчез за домиком, возле которого сидел Колька, и скоро вернулся. — Наше положение, брат, катастрофическое: не хочет бухгалтерия продавать талоны на обед пришлым, просят подождать с часок: если останется что-либо от туристов, тогда посмотрят… Будем ждать?

Колька категорично замотал головой.

Глава 6

ЛОРД И КУКУРУЗА

В стекло стукнули. Дмитрий отодвинул

занавеску.

— Кто там?

На него смотрело морщинистое лицо старика, бабкиного мужа.

— Ложился бы, молодой человек… Чего свет понапрасну жечь?

Дмитрия передернуло.

— Нельзя ли ввинтить лампочку посильнее, а то с вашим светом глаза испортишь?

— Шутите, молодой человек. У нас свет стоит не столько, сколько у вас. От движка питаемся.

— А я, отец, привык по вечерам читать, тем более на отдыхе, и оплата за свет входит в стоимость комнаты.

Дмитрий задернул занавеску, лег на койку, заложил под затылок руки и стал смотреть в потолок. «Нигде, даже здесь, на отдыхе, не уйдешь от этого», — думал он. С детства и ранней юности многие благие намерения его сталкивались с житейской трезвостью и практицизмом.

Шаги старика зашаркали дальше. В комнате студенток раздавался приглушенный смех, шушуканье, шуршанье одежды, напевы модных песенок…

Вот и у них раздался стук в окошке. Студентки тотчас затихли, и Дмитрий услышал:

— Хорошо, дедушка. Сейчас.

Дмитрий подошел к окну. Свет у них погас.

Какие послушные!.. Разве могут такие постоять за себя? Что будет, когда они окончат вузы и столкнутся с жизнью?

И он, Дмитрий, когда-то был послушен, беспечен, нетребователен и довольствовался самыми маленькими радостями, которые всем в одинаковой мере отпускает жизнь. А потом это наскучило. Чего стоит оптимизм, идущий от незнания, от упрощенного понятия о жизни?

Дмитрий снова лег и подумал о Жене. Даже не подумал, а увидел ее на борту «Лазурита», в черной юбке, полосатой кофточке, туго натянутой на высокой груди, молодую, крепкую, с румянцем во всю щеку. Она даже не понимает, как хороша. Дмитрий почти был уверен, что она впервые на юге, прилежно учится на последнем курсе какого-нибудь нестоличного учебного заведения и, уж конечно, филологичка, что есть у этой Жени один-два влюбленных в нее однокурсника, но она до сих пор не решила, кому из них отдать предпочтение, что она изо всех сил старается казаться взрослей, многоопытней. Хорошо это или плохо? Плохо. Для нее, конечно. Как легко она согласилась прийти завтра утром к ресторану «Джубга», чтоб идти в Лермонтово.

Придет или нет?

Похоже, что придет, но, может быть, не столько из-за него, сколько из-за Михаила Юрьевича. Еще сегодня утром Дмитрий решил наконец достать из чехла морские лыжи — с прошлого года не вынимал. А теперь надо повременить с ними. Стоило ли заводить это знакомство? Скорее всего нет. Когда был помоложе, полегче на подъем, беззаботней, не задумывался над этим. Он любил кружить голову, и получалось. Само собой получалось. Немножко даже привык, втянулся, пока не приостыл, не устал от легких, приятных знакомств, вечерних телефонных звонков, торопливых встреч. Все кончалось одним и тем же: чувства не задевали его в общем, как должны бы, не шли вглубь потому, что не встретил он человека, который по-настоящему всколыхнул бы его. Нет, он никогда не обманывал, не обижал, не хитрил и не давал твердых обещаний, как другие. Все было честно. Правда, с маленькими допусками в свою пользу. С очень маленькими. Как же иначе? А когда наконец случайно и совершенно неожиданно встретилась, как показалось

ему, единственная, добрая и красивая, переселилась с кое-какими вещичками в его комнату и стала почти женой, у нее вдруг появилось столько требований к нему, что голова пошла кругом. И ему совершенно уже не хватало времени на себя. Он стал терять то лучшее, что было в нем, и становился как все. Наверно, для того, чтобы быть примерным мужем, надо что-то сломить в себе, от чего-то отказаться. На работе в НИИ он лишь частично принадлежал себе, хотя не лез из кожи, как другие, не заискивал перед начальством, не был тщеславен, но честолюбие тщательно скрывал от всех; не проявлял должного рвения, потому что давно понял — не так-то много на свете вещей и дел, ради которых стоило бы жертвовать собой. Он это давно понял, но совсем недавно — что и личная жизнь поневоле чем-то смахивает на служебную. Месяца три назад пришлось расстаться со своей единственной, хотя это и стоило много нервов ему и слез ей. Он понял, что непригоден для такой семейной жизни, и не знал, может ли быть д р у г а я. Ему все надоело, хотелось забыться, смыть с себя целебной морской водой, отодрать мокрым песком, выжечь благодатным кавказским солнцем все неурядицы и горечь недавней полусемейной жизни и служебных тягот. Сколько раз он убеждал себя, что на море едет только ради солнца, лыж, подводной охоты — и все.

За стеной послышался голос матери Гены:

— Ну что это за жизнь, сыночек?

— Она еще образумится, мама, никто к ней не будет так относиться, как я. Ну где она еще найдет такого? Да и ребенок у нас…

— Плохо ты знаешь женщин, сынок. Они и сами иногда не знают, чего хотят, кого любят и за что…

«Ну Елена-то отлично все знает, — подумал Дмитрий. — А мамашка-то его куда умней сына!»

— Тише, тише ты, Елена идет, — зашептал вдруг Гена, и Дмитрий услышал частый стук каблуков.

Скрипнула дверь.

— Почему вы сидите с закрытыми окнами? И почему молчите? Ну что вы так смотрите на меня?

— Ты будешь есть? — спросила старушка.

— Сыта… Ну чего? Надоело мне сидеть на одном месте, пошла прогуляться…

— С ним? — спросил Гена.

— Ну и что такого? Он приятный парень. Воспитанный, скромный, деликатный…

«Ну еще бы», — подумал Дмитрий.

— Почему же ты меня не предупредила?

Дмитрий представил красивое, несчастное, с двумя подбородками лицо Гены.

— Какой ты смешной! О каждой ерунде предупреждать! Мы с ним просто товарищи…

«Конечно, кем же вы еще можете быть!»

— …И у нас ничего такого нет…

«Ну это само собой разумеется!»

— Я помню и других твоих товарищей, — последнее слово Гена произнес с нажимом. — И я очень прошу тебя…

«Нет, он неисправим». Дмитрий зевнул, быстро разделся и натянул на голову одеяло.

Утром, сделав зарядку и искупавшись в море, Дмитрий увидел на пляже Кольку. Он бродил с корзиной в руке и, кажется, чем-то торговал.

— Что там у него? — спросила худощавая женщина.

— Кукуруза, — ответила тучная, с чудовищными оползнями на боках, — совсем обнаглел мальчишка, по двадцать пять копеек дерет.

Дмитрий подошел к Кольке.

— Дашь по дружбе? — и вытащил из корзинки самый крупный, желтоватый, еще теплый початок.

— Берите, — мгновенье помедлив, сказал Колька, — соль в кульке.

— Говорят, дерешь бессовестно. Другие по пятнадцать-двадцать просят.

— Не принуждаю, пусть не берут… Кукуруза, кукуруза! Пока не остыла, пока не остыла! — завопил Колька, и к нему со всех сторон стали сходиться отдыхающие.