Когда погаснут все огни
Шрифт:
Сянсин знал, что как добрый государь должен желать Линю Яоляну победы в оказавшейся неожиданно тяжкой войне с Милинем. Но вопреки этому он желал генералу поражения. Какой-нибудь ошибки. Чего-то, что заставит померкнуть ореол безупречности, которым его окружили все, кто недоволен Лотосовым троном.
Даже гибели. Мертвый, генерал Линь был бы безопасен. И сколько узлов развязало бы то загадочное покушение на его жизнь, окажись оно удачным! Сянсин был далек от того, чтобы всерьез поверить, что усадьбу генерала в ту ночь атаковали бессмертные. Может быть, в деле были замешаны преступные заклинающие,
Да и так ли верен Линь Яолян на самом деле? Никаких следов Дина Гуанчжи и его сестры так и не найдено…
– Слуга молит о прощении!
Вошедшая служительница внутренних покоев распростерлась ниц в почтительном поклоне.
– Государыня с болью и сокрушением передает государю весть о нездоровье царственных сыновей.
Сянсин привык владеть собой, что бы ни случилось. Этому его обучали с детства, едва он научился понимать обращенные к нему речи. Однако сейчас, будучи не в состоянии справиться со своими чувствами, он резко всочил на ноги, опрокинув игральную доску. Шашки с сухим стуком рассыпались по полу.
***
Опустошенный недавним пожаром, разом обнищавший Шэньфэн тревожно притих. В храмах, повинуясь дворцовым повелениям, неустанно возносились молитвы о выздоровлении наследного принца и его брата. А за закрытыми дверями, опасаясь соглядатаев, шептались о том, что это знак. Разве в былые времена, когда династия Жун была угодна Небесам, ее постигали подобные бедствия? Разве в благие времена сгорал храм предков государя – то, что сейчас всеми силами скрывают от добрых людей Данцзе, хотя правда все равно поднимается, подобно маслу на поверхности воды? Останься у государя добродетель, он бы принес покаяние перед ликом Небес за свои дела, и благодеяниями постарался бы исправить все, что навлекло на него и державу Данцзе все эти нескончаемые беды.
За подобные разговоры приходилось дорого платить. Так же, как и за найденные стражами трактаты учителя Цюэ и его последователей. Даже простое знакомство с их трудами могло навлечь на человека беду.
Находились, правда, и те, кто не возлагал всю вину на государя. Те, кто видел корень зла в советнике Ши, омрачившем разум несчастного слабодушного правителя. Доходили даже до того, что обвиняли Ши Кунляна в болезни принцев. Якобы, пользуясь горем государя Сянсина, злокозненный советник желает сильнее подчинить себе его волю. И почти никто не сомневался, что именно советник Ши, а вовсе не Милинь, стоит за попыткой убийства любимого народом генерала Линя. Что именно он, завидуя чужой славе и доблести, чинит помехи армии Северного Предела.
Говорить об этом тоже было опасно. За речи против Ши Кунляна взыскивали с той же строгостью, что и за неподобающие слова о государе.
– Мы должны позаботиться о погребении и поминовении несчастного Чэн Ланя и его сыновей, - гадатель в скромном конопляном одеянии нервно ломал пальцы, - он был нашим добрым собратом, и мы не смеем проявлять небрежение…
– Смеем ли мы при этом навлекать опасность на свои семьи? Высказавшие сочувствие приговоренным преступникам сами оказываются под подозрением.
– Но ведь нам известно, что Чэн Лань не клеветал. Мы все проверяли его гадание. Все, кому достало смелости.
– Такое дозволено лишь дворцовой коллегии. Мы преступили
– И мы видели, что на династии Жун нет более знака благодати.
Гадатели примолкли, пряча глаза друг от друга. Рассказывать о подобном значило показать себя бунтовщиками, нарушившими древний закон Срединных Земель и подстрекающими к неповиновению правящему государю. Но как было мириться со знанием, что на престоле восседает лишенный благодати Небес государь, когда на небе сияет недоброе Око Безны, а все энергии мира пребывают в тяжком смятении? В чем заключается долг в этом случае? Не лучше ли будет все же предупредить не наделенных даром видения простецов?
– Учитель Цюэ предвидел это. Пусть и не столь ясно говорил об открытом ему.
– Один из его уцелевших учеников скрывался под кровом генерала Линя. И сумел ускользнуть из лап сыщиков.
– Генерал Линь – великий человек. Учитель Цюэ указывал на него как на надежду Данцзе.
– Несчастный Чэн Лань и его семья не должны пострадать напрасно. Его вина лишь в том, что он доверился не тому человеку…
– Однако что, если гадание ложно?
Голоса присутствующих на собрании гадателей и заклинающих стихли. Женщина, явно смущенная всеобщим вниманием, нервно теребила край светло-синего рукава.
– Все мы не раз сталкивались с неверными результатами, - запинаясь, продолжила она, - с тех пор, как открылось Око Бездны, любое наше гадание может дать ошибочный ответ.
– Я понимаю, о чем говорит просвещенная сестра. И, признаюсь, не могу не разделять ее опасений.
– Почтенный собрат, едва ли столь многие могли получить одинаковый неверный результат. Его проверяли, и проверяли неоднократно.
– Мы проводили гадание вопреки Золотому закону, который запрещает всем, кто не приведен к священной клятве, вопрошать о судьбах государей. Что, если Небеса в гневе скрыли от нас истину?
Смущенный ропот прошелестел над собравшимися. Еще недавно единые в своем мнении, теперь гадатели были смущены и растеряны. Древний Золотой закон, помимо всего прочего, строжайше запрещал тем, кто не приносил особых обетов, вопрошать о судьбах правителей. Что, если карают за нарушение не только люди, но и сами Небеса? В свете этого казнь Чэн Ланя представала совершенно иначе. Со времен падения Яшмовой Ганьдэ братству заклинающих было запрещено вершить судьбы держав…
– Я испрошу для погребения останки несчастного собрата Чэна и его родичей, - худой как жердь гадатель решительно выступил вперед, - я одинок и бездетен, мой ученик погиб в ночь пожара, поэтому я навлеку гнев и подозрения в смутьянстве лишь на свою голову.
– Почтенный Лянь, вы подаете нам истинным пример высокого благочестия.
Некоторые выглядели пристыженными решением заклинающего Ляня. Однако куда большее число не скрывало своего облегчения.
***
Государь Сянсин смотрел в застывшее лишь супруги, чувствуя себя странно оглушенным. Как будто он вдруг потерял способность чувствовать боль. Их сыновья умерли – и жена, возлюбленная Сифэнь, тоже умерла. Она еще ходила, дышала, отвечала на обращенные к ней речи, ела, если ее уговаривали, но внутри уже была мертва.