Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период

Бельский Александр Андреевич

Камень выбрал местечко, где зловонных куч не было, и сгрузил на хрустнувшие осколки стекла и посуды вещмешки, которыми был навьючен. Он с любопытством посмотрел на перевернутый буфет в углу холла, ящики из него были выдраны с мясом, безжалостно, словно больной зуб подвыпившим ярмарочным зубодёром. Рядом и вокруг, довершая эту картину мебельного побоища, громоздились заваленные на бок столы… Дверцы у буфета были выломаны, а столы выглядели так, словно на них происходил всемирный чемпионат дятлов.

— И не лень же им было все тут перевернуть, — пробормотал он себе под нос. Тем не менее, пышноусый содержатель гостиницы, азартно размахивающий руками и вопящий, как раненный визгун-пустырник, услышал его, и, прервав свою торговлю со старейшиной, совершенно спокойным голосом сказал:

— Нет, это мы сами баррикады от обстрела устраивали. Тут знаешь, какая пальба была?

После чего, будто и не было

этой спокойной реплики, перепалка продолжилась. Гимли, стоящий за Камнем, уже понял, что они остаются в гостинице, чем бы ни закончился торг об условиях между Иванычем и старейшиной Рарри. В машине он так и не успел растолковать мальцу, что и кому говорить можно, а что — нет, и это нужно было исправить как можно скорее. Поэтому, слегка толкнув его в спину, пробурчал:

— Нечего тут стоять штрековыми подпорками, старейшина сам договорится с хозяином. Пошли обживаться!

И они, стараясь не вляпаться в дерьмо, потащили свои и чужие неподъёмные для человека вещмешки по скрипящей под такой тяжестью лестнице наверх. Что-то бурчащий себе под нос Балин и молчаливый Бофур, чуть отстав, отправились за ними. Торир, сделав себе непонятливое лицо, остался внизу. На втором, гостевом, этаже разгрома было поменьше. Возможно, потому, что тут уже вовсю кипела уборка, так что уединённо поговорить им снова не выходило. Обе работницы, аборигенки из Марианского герцогства, уже почти закончили выметать битое стекло из номеров, обращенных на площадь. Одна, насколько это помнил Дарри, была горничной, а вторая и вовсе кухаркой. Но сейчас они, подоткнув подолы длинных юбок и засучив рукава, не чинясь, работали уборщицами. Стекла было много, и, стараясь не порезаться, марианки пересыпали осколки из сметенных в коридор куч в невесть откуда принесённые носилки с жестяным дном, одна каминным совком для углей, а вторая — лопатой. Навьюченым гномам протиснуться к своим старым комнатам было просто невозможно, и Гимли, не мудрствуя, завернул в первую же дверь с той стороны коридора, что была ближе к стене города, а не площади, благо, все двери были нараспашку. Этот номер почти не пострадал, или его уже успели убрать. Даже стёкла уцелели. Местами… На месте был и шкаф, и прикроватные тумбочки, а вот сами кровати присутствовали, точнее, присутствовала, в единственном числе. Вероятно, вторую утащили на импровизированную баррикаду в какую-нибудь из комнат напротив. В коридоре возобновилось скрежетание совка и дребезг ссыпаемых в гулкую жесть носилок стеклянных осколков. Гимли чертыхнулся — продолжать инструктаж Камня не было никакой возможности, пока уборка не закончится, а им ещё в форт нужно побыстрее, забрать машину неведомого ему Сашки и оставленное там имущество. Как всё… по-людски! Суетно и неудобно. Причем в форт-то мальца, конечно, лучше не тянуть, но и тут его без пригляда не оставишь. Ну, видно, ему и оставаться с малым, в форту-то его никто не знает, и могут быть лишние вопросы. Рассудив, что, чем раньше закончится уборка, тем быстрее можно будет поговорить без чужих ушей, он выглянул в коридор и сказал служанкам:

— Так, мы можем помочь навести в этом хлеву порядок. Расставим мебель по местам, а вы уж потом дометёте и домоете эти руины.

Гном, да ещё и не рядовой, добровольно, хотя и раздражённым голосом, вызывающийся помочь трактирной прислуге с уборкой? Служанки словно превратились в щелкунчиков для орехов — челюсти отвисли, зато все остальное тело будто одеревенело. Поняв, что опростоволосился, ур-барак взревел пароходной сиреной, пряча неловкость за громкостью:

— Отдохнуть нам надо! В баню надо! А вы же пока тут грохочете — ни пожрать не сготовите, ни баню не натопите, и даже поспать своим шорканьем не дадите! Ну, чего уставились? Что куда нести и что куда ставить?

Услышав сбивчивые объяснения, какой шкаф и какую кровать куда надо переместить, Гимли обернулся к Дарри, Бофуру и Балину, и величественно вопросил:

— Все всё поняли? Выполнять! Да поживей!

Сам же, поглядев, как протопавшие в дальний конец коридора гномы начали разбирать завалы и с грохотом ставить на свои места крепкую, но поэтому и излишне массивную для служанок мебель, усмехнулся и вернулся в комнату. Усевшись на единственную в захваченном номере кровать, стал, ворча себе под нос, набивать трубочку-носогрейку. Видимо, для более вдумчивого управления уборкой. Справедливости ради, вшестером бы они больше мешали друг другу, чем наводили порядок. Так что, с видимым удовольствием закурив, он погрузился в свои мысли о том, чего говорить никак нельзя, а что и как он сказать должен. Сказать молокососу, внезапно ставшему главной надеждой и главной головной болью рода. А, возможно, и всего подгорного народа.

Молокосос же, с пыхтением водрузив в вертикальное положение очередное монструозное

детище неизвестного краснодеревщика, загонял его, переступая с ножки на ножку шкафа, на место, указанное маранийкой. Исходя из туго распертой блузки и натянутой на корме юбке, это, скорее всего, была кухарка, а, судя по ее взглядам — ещё и разбитная до невозможности. Но на Дарри ее стрельба глазами подействовала, как плевок на атакующего тур-ящера — осталась незамеченной. Времени с момента его ухода из лекарской лавки прошло уже много, он беспокоился за Вараззу и Наталью, и самоуверенно думал, что они тоже, вероятно, волнуются из-за его отсутствия. В любом случае, надо как можно быстрее к ним наведаться. Мысль эта окрепла и гнала все остальные из головы и окончательно оформилась к моменту, когда обиженная отсутствием к ней внимания марианка фыркнула и отправилась с гордым видом и веником, воздетым наподобие скипетра, в дальний номер. Они же с Балиным, завершая свой трудовой подвиг, втащили вторую кровать в комнату, где сидел Гимли. Тот даже не успел докурить свою трубку. Бофур, в одиночку затащив такую же кровать в соседний номер, явился на миг позже. Все же гостиница была не так велика даже по меркам Пограничного. Унтер гмыкнул и выглянул в коридор. Марианки ударными темпами дометали осколки, ранее недоступные под мебельными завалами, к куче у носилок. Гимли трубным голосом возопил:

— Торир, голубь мой болезный, ну-ка лети скорее сюда! Да ранец почтенного старейшины в клювик прихвати!

Голубь прилетел, грохоча сундукообразными ботинками по лестнице. Ненатурально удивившись, засожалел:

— Ой, а вы тут убирали и всё уже убрали? А я там внизу…

— Да, мы убирали и убрали, а теперь ТЫ поубираешь, клянусь бородой Прародителя! Для начала берёшь носилки и опорожняешь их не там, где вздумается, а там где скажет хозяин или вот они, — Гимли мотнул головой в сторону марианок, — а затем, птица моя бестолковая… Ну-ка, оглянись вокруг… Оглянулся? Такой же порядок наводишь внизу. Расставляешь мебель, выметаешь стекло, мусор. И говно, в первую очередь убираешь говно. А то дышать больно и неинтересно. Да выносишь его не абы куда, а либо в нужник, либо куда хозяин крова скажет, ясно?

— Так а девки же…

— А девы будут готовить ужин да баню топить. Ты вот чего больше хочешь, остаться голодным или немытым?

На Торира было больно смотреть, да ещё Бофур и Балин невежливо смеялись, а Гимли ехидно продолжал пескоструить:

— Не теми, видать, декоктами Далер тебя лечил. Был нормальный гном, трудолюбивый, работящий, а стал какой-то хитрожопец. Ты учти, на каждую хитрую жопу есть хрен с винтом в нужную закрутку. Так и ремесло забыть недолго! А ум ты, кажись, в лазарете и так отлежал в тонкую лепёшку. Гном без ремесла и ума это просто низкорослый эльф с короткими ушами! Вон, на Бофура погляди! Настоящий казад, правильный. Его гвоздями накорми — он только молоток высрет. Ладно, Бофур, не зазнавайся, может, я и погорячился тебя нахваливать. Вон лучше помоги ему носилки с боем стеклянным отнести, а то он от усердия их на лестнице снова вывернет. Потом с Балиным и старейшиной в форт поедете, а я тут с Камнем останусь. Ну, чего стали, кого ждем, кому спим? Вперёд-вперёд, скоренько!

Все как-то засуетились, замелькали, даже служанки, причем они-то как раз успели с лестницы сбежать первыми, не ожидая, пока гномы с носилками закупорят ее. Запер её после этого, правда, Иваныч, а не гномы, но ненадолго. Закончив переговоры на высшем уровне (или на широчайшем, учитывая габариты что Рарри, что самого Иваныча), он шаровой усатой молнией метнулся наверх, пробежался, останавливаясь в каждой комнате и загибая пальцы, по всему этажу.

— Чего считаешь? — сварливо спросил его ур-барак. Он только, можно сказать, вошел во вкус и образ, а тут все и разбежались… Торир с Бофуром ходко спускали по лестнице позвякивающие при каждом шаге носилки, и под рукой оставался только Камень, а он нужен был совсем для другого.

— Стёкла! Не мешай! — загибая очередной палец, буркнул Иваныч и забормотал что-то невнятное себе под нос. Вдруг, сообразив, он прервал свое заклинание и устремил в Гимли такой горящий взгляд, что ур-барак даже слегка испугался.

— Ты же начальник охраны каравана, так, Гимли?

— А то ты не знаешь? Ты не темни давай и издалека не подползай. Чего надо-то?

— Мне ваш старейшина сказал с начальником охраны договариваться. С тобой, значится. Тут вот ведь какое дело… Припасов мало, мебель изломана, стёкла побиты… Пиво, опять же, надо привезти… Короче, машина моя в крепости, да и не на ходу она. Осколками её посекло, и колёса, и радиатор, да и двигун, похоже, зацепило. Мы договорились, что мою хромую ласточку Рарри даст команду на сцепке из форта притянуть, и за материалом для ремонта и припасами потом поможет на вашей съездить. Но вот тут какое дело, да… Дело такое, непростое.