Колдовской отведай плод

Синегорская Натали

Тут же, в комнате, находилась дверь в ванную комнату. Я наскоро умылась, привела себя в порядок, натянула спортивный костюм и вышла из спальни.

Сразу нахлынули воспоминания детства. Темный коридор не стал с тех пор светлее — все те же мрачно-синие гобелены на стенах, бронзовые светильники, ряд темно-коричневых дверей и такой же темный паркет на полу.

Спустившись по скрипучей лестнице, я оказалась в большом зале с камином. Ну да, и портреты на стене те же самые. Предки бывшего хозяина, суровые, надменные. А в центре стены — фамильное древо в виде яблони. Имена, годы жизни… Одно яблочко — один человек. В большинстве своем — неподвижны, строго смотрят поверх моей головы. Да, я помнила особенность древа: чем старше предок, тем менее склонен его портрет на яблоне к общению. Зато недавно почившие родичи не прочь погримасничать. Кто-то

строил неприличные рожи, кто-то приторно улыбался, кто-то презрительно оглядывал меня с ног до головы. Я покраснела. Что ж, их реакция на мою внешность вполне адекватна. Толстой девице в полинялом спортивном костюме впору прибирать в замке, а не спать в шикарных постельках… Интересно, где последний хозяин яблочного дома? Я поймала себя на мысли, что очень хочу увидеть именно его реакцию на появление в его замке замурзанной гостьи. Нашла глазами Макер-тота. Его взгляд удивил. Не насмешливый, не презрительный. Внимательный и оценивающий, будто говорящий — посмотрим, на что ты способна. Я сморщила нос — чего, мол, тут смотреть, вот она я, безо всяких прикрас…

— Пожалуйте завтракать, — сказали за спиной.

Я вздрогнула и обернулась. Сзади стоял Сварт, сдержанно, но вполне доброжелательно улыбаясь. Только тут я поняла, насколько голодна. Ну, где тут у них обеденный зал? Съем, пожалуй, целого быка.

Возле длинного стола в обеденном зале стояло несколько стульев с высокими спинками, однако накрыто было на одну персону.

— Вы не знаете, где Гвейн? — спросила я. — Я полагала, он составит мне компанию.

— Он уже, — сказал Сварт. — Позавтракал и отправился ворота чинить.

Мне вдруг сделалось неловко:

— Вы нас извините за такое… бурное вторжение. Честное слово, мы не нарочно.

— Понимаю, — кивнул он.

Я присела за стол и подняла блестящую крышку, закрывающую тарелку. Недоуменно уставилась на содержимое. Перевела взгляд на Сварта:

— Что это?

— Яблоки, — невозмутимо пояснил он. — Печеные.

Сразу вспомнился червяк из моего первого здешнего яблока. Меня передернуло. Не то что есть — я смотреть на них не могла.

— А… ничего другого нет?

Я постаралась вложить в голос как можно больше жалобных интонаций. Увы, то ли садовник был черств, как корка батона пятилетней выдержки, то ли мои актерские способности оставляли желать лучшего.

— Миста Миохарда, — высокопарно изрек садовник. — Ничего другого мы не подаем на завтрак. Вот уже много лет как. Такова воля хозяина.

— Бывшего, — заметила я.

— Бывшего, — согласно кивнул он. — Однако он считал, и я полностью с ним согласен, что яблоки — самая здоровая пища. И так будет продолжаться, пока новый хозяин или хозяйка не займет свое законное место и не поселится тут навсегда.

— Тогда вряд ли это будет Данни, — засмеялась я. — С трудом представляю ее среди диких холмов, очень уж она городская. Да и яблоки она… хм… любит, конечно, но…

— Вот видите, — вежливо сказал Сварт, — никогда не знаешь наперед, что через годок произойдет. Вы ешьте, ешьте. Пять яблок на завтрак — поправишься завтра.

— Сами придумали? — мрачно спросила я.

— Одно из любимых изречений хозяина, — с гордостью произнес он.

«Скушай яблочек пяток — станешь мертвеньким чуток». Так, по-моему, правильнее.

Я потыкала вилкой в один из плодов. Желудок недовольно заурчал.

— Слушайте, я согласна съесть что угодно, — перевела я возмущение нутра. — Но только не это! Булка у вас есть какая-нибудь? Ломоть мяса? Я согласна даже на капусту, брюкву и морковь!

— Увы, — развел руками мой мучитель.

Я честно попыталась проглотить кусочек яблока. Хоть бы сахара добавили, что ли. Печеный плод по вкусу и консистенции походил на вату, и я прекратила попытки. Выпила стакан компоту и нахально попросила принести мне вчерашние кинжалы. Садовник не стал возражать и принес.

— Не игрались бы вы с ними, — заметил он, отдавая их мне. — Вдруг отравленные.

— Тогда бы мы с Гвейнардом сегодня не проснулись, — весело ответила я, но приняла их все же с некоторой опаской. — Кстати, вы хотели рассказать какую-то легенду, не забыли?

— Почти забыл, — улыбнулся садовник. — Хорошо, что напомнили. Итак, легенда. Давным-давно, во времена Святого Улии, когда не было ни нашего замка, ни окрестных деревень… Хотя, нет, деревни, пожалуй, были. Не так много, как нынче, но пара-тройка определенно наличествовала. Если вы помните, они

все как одна назывались Тумутук, что означало «под холмом». Чтобы хоть как-то их различать, к названию обычно присобачивали уточняющий термин. Таким образом появились: Нижний Тумутук (в отсутствии, заметьте, верхнего), Свободный Тумутук (хотя никто никогда не видел занятого), Красный Тумутук (ну, тут понятно — у них заборы и избы были вымазаны глиной аналогичного цвета) и даже Задний Тумутук (гхм). А неподалеку от Тумутуков, аккурат под холмом, на котором мы сейчас находимся вместе с замком, проистекал целебный источник. Немного так проистекал. Брал начало под одним валуном и успешно затекал под другой, и дальше где-то там по подземному руслу. Надо сказать, имел он чрезвычайно полезные свойства. Восстанавливал силы, исцелял болезни, возрождал к жизни. Неудивительно, что к нему шли паломники со всех концов страны, и не только нашей. Подтягивались нунифиганцы, каквыможцы, ахтакваминады. И многие другие. Со всех концов света топали. Иные вообще босиком. А что? Идешь так, идешь, чувяки стаптываешь, а запасных нет! В общем, для нашей страны паломничество было делом выгодным, а, главное, прибыльным. Чувяками торговали, снедью всяческой. Сувенирами, амулетами заряженными. Построили странноприимный дом силами монастыря. А чтобы быстрее находили торговые ряды… я, конечно, хотел сказать, родник… установили повсюду указатели, вот такие треугольники, но не перевернутые, как в вашем случае, а ведущие на нужную тропинку в правильном направлении.

Но я отвлекся.

И вот поселился в лесном шалашике неподалеку от целебного родничка монах-схимник Уустеен, как он сам себя называл. Впрочем, может, его звали Устен и он был заикой, тянущим гласные звуки, мне сие неведомо. Но в легенде он проходит под именем Уустеен. Поселился, да и повадился каждый день в родничок нырять, чтобы излечится себя от лепры. Нырнет и сидит, а то и лежит. Сильно интересующимся даже язвы на теле показывал. Так-то он схиму носил, но если просили, задирал или снимал… Вы когда-нибудь видели прокаженного? Зрелище, я вам скажу, неаппетитное, не за столом будет сказано… Ну, народ, ясное дело, давай роптать — чего это, мол, всякая зараза воду чистую мутит. Пожаловались монастырским. Те попеняли схимнику: полечился, дай другим. Он им — не ваш родник, не купленный, не имеете права указывать, а ежели кому сильно надо, пусть себе другой ищет. Слово за слово, выгнали монашка взашей, да еще и тумаков навесили. Шалаш развалили. Тот ушел, конечно, кто ж останется, когда такое отношение. Но напоследок взял и проклял и родник, и монастырь, и всех паломников до кучи. Хотя это он зря, ведь не все его гнали, некоторые заступались, жалели, мол, каждый человек — божье создание, а это и так обиженное донельзя, в том числе и на голову, значит, тумаки для него — совершенно лишнее. Большинство, правда, вздохнуло с облегчением. Но, пожалуй, это был их последний облегченный вздох. Потому что проклятие возьми да и сбудься.

В один далеко не прекрасный день, когда паломников набежало несколько сотен — кто воду пьет, кто умывается, кто ноги моет… Да, я понимаю, и пить, и мыть одновременно — не очень, но если и те, и другие не сильно заразные, то можно… Вот только не надо делать поспешных выводов, от паломников никаких эпидемий возникнуть не может. Паломники — они тоже в какой-то степени святые… Это не мое мнение, а монастырских деятелей. Так вот, в один прекрасный… нет, не совсем прекрасный день паломники заметили, как среди бела дня резко потемнело небо, а потом, напротив, так ослепило, будто солнце близко-близко к земле придвинулось. Все это произошло в краткое мгновение, никто и понять ничего не успел, только глядь — стоит перед ними молодец. Не кривой, не косой, на первый взгляд даже как будто не больной вовсе. Симпатичный, между прочим.

Ну, дальше пошла полная чехарда. Парень этот ну просто угнездился возле родника. Но его-то в отличие от прокаженного монаха и не думают гнать. Да он и сам старается вовсю — одному поможет наклониться, другому подняться. Девушек до странноприимного дома провожает. Ухаживать вроде не ухаживает, но внимание оказывает.

Только стали монахи замечать за парнем всякие, как бы это сказать, нехорошести. То ссору он спровоцирует, то у одного какую-нибудь вещичку стащит, а другому подсунет, то девушку соблазнит. Нет, девушка-то вроде и согласная, однако не по совести это — больных да убогих склонять к тому-этому… Что там говорить, скоро и монахи подозрительными стали, и паломники нет-нет, да и перегрызутся между собой.