Колесом дорога

Козько Виктор Афанасьевич

Матвей посмотрел на девушку, пробежал взглядом по ее талии. Нет, ничего там еще не было заметно. А девушку не смутил его изу­чающий взгляд.

— Именно сын? — спросил Матвей, побежденный их уверен­ностью, их «самостью».— А если дочь?

— Дочери быть не может,— ответила девушка,— все рассчитано.

— А вдруг? — неизвестно почему продолжал настаивать Матвей.

— У нас вдруг не будет,— Произнесли он и она почти хором.

— Ладно,— сказал Матвей, он уже устал от этого короткого и четкого разговора. Он и она были все же сильнее, четче его, хотя и моложе. Каких-то шесть-семь лет разницы, и уже непонятны, так же непонятны, как и Надька с Британом. Лучше или хуже, опреде­лить это он тоже не мог, не мог понять, как бы выглядела эта их самость, окажись

они на его месте. Но была все же в их глухой обороне, в их круговой защищенности какая-то брешь, он чувствовал ее, но никак не мог нащупать. И нащупал, уже только простившись с ними.— Минутку, минутку,— остановил он их. Валерик, боксер- перворазрядник, и его жена-самбистка посмотрели на него с удивле­нием. Матвей засмеялся их удивлению.— Слушайте, а как это сами вы решили пожениться? Ведь к этому решению еще надо что-то, ну, хотя бы такую малость, как любить друг друга, надо.

— А мы любим,— отбила и этот его выпад девушка.— Мы из одной школы, из одного класса. В школе, в классе полюбили друг друга, а в институте решили: женимся.

И они ушли. Матвей остался один. Долго и с тщанием складывал ненужные ему бумажки. Развернул проект, откорректированный вче­ра Шахраем, долго вглядывался в жирный красный крест, перечерк­нувший водохранилище. Торопливо свернул проект, засунул в стол подальше, поглубже. Вышел на крыльцо, невидящим взглядом сколь­знул по старому Князьбору, вековому и неизменному, и по новому, строящемуся, не вышедшему еще из фундаментов, пока еще пребы­вающему в штрих-пунктире котлованов. Нет, все же эта встреча с очкариками, пусть и непонятными ему, была знаменательной, что- то было в ней и радостное, обнадеживающее. Два-три года назад их появление в этом гибельном болотном краю было невозможно. Ди­кой была мысль, что Князьбору могут когда-то понадобиться хирург и невропатолог. А сегодня эти четкие мальчик и девочка ничего ди­кого в этом не видят. И он будет работать для них, пусть не именно, не персонально для них, но похожих на них и где-то все же персо­нально для них, персонально. Эти его поймут, пусть в чем-то даже и осудят. Должны осудить, потому что он не бог, он ошибается, он ломится в закрытую дверь, ломает эту дверь и воротит много лиш­него. Но лишнее это тоже оправдано, пусть даже незнанием, но оправдано. И никтр заранее не может сказать, как надо, хотя все хорошо знают, что больше так нельзя. И он будет ошибаться, наво­ротит еще кучу нелепостей, исходя хотя бы из того, что так, по-ста­рому больше нельзя. И из его нелепостей и ошибок проявится, дол­жно проявиться, как все же надо.

Может, он берет на себя лишнее? Может. Но кто-то должен брать на себя это лишнее. Иначе ведь пойдет все вспять, к плугу, к сохе. И хватит сомневаться, хватит самоедства... Сомнениям и са­моедству был отдан вчерашний день. И перед Матвеем опять мельк­нул вчерашний дедок, такой, каким он видел его в последний раз на выезде из деревни. Шахрай сказал Сергею Кузьмичу, что, может, они заглянут в эту деревню на обратном пути, а сейчас, пока еще светло, не надо терять даром время. Они развернулись и поехали опять к дедку. Тот стоял возле своих жердей, обжав одну из них ногами, держа на весу топор. Шофер, приблизившись к нему, сбавил скорость, видимо, решив, что Сергей Кузьмич захочет еще выйти сказать что-то. И Сергей Кузьмич уже взялся за ручку дверцы, но в последнюю минуту отпустил ее.

— Нет, не могу,— сказал он, ни к кому не обращаясь,— не могу....

Машина рванулась, Матвей обернулся. Старик опустил топор,

как показалось Матвею, тоскливым взглядом провожал машину. И сейчас старик мелькнул и исчез перед его глазами с такой же ско­ростью, как будто он проехал мимо на машине. Глядя на свой старый и новый Князьбор, Матвей видел тот образцово-показательный сов­хоз, в который они вчера все же приехали.

— Сначала сами осмотрим поселок, комплекс животноводчес­кий, а потом уж в контору и поговорим,— сказал Шахрай.

— Хозяин — барин,— одобрил Сергей Кузьмич, пристально вгля­дываясь в мелькавшие мимо дома, торговый центр, клуб, облицован­ный мрамором, с мраморной широкой лестницей,

ведущей к нему, с фонтанами по обе стороны лестницы, ивами возле этих фонтанов, с открывшимся за Дворцом культуры огромным животноводческим комплексом, чем-то напоминающим — правильностью, что ли — пар­ники во дворах той пригородной деревни, которую они проехали в самом начале пути. Над комплексом сияли серебром сигары сенажных башен.

— Впечатляет? — спросил Шахрай Сергея Кузьмича, но ответил Матвей:

— Впечатляет.

— Компактно, можно только позавидовать,— поддержал Сергей Кузьмич,— и эстетично. Особенно этот торговый центр, эти ивы, этот пруд, мрамор...

— Да, мрамор,— позволил себе перебить Сергея Кузьмича Мат­вей.— Но людей почему-то нигде нет. Только двух милиционеров возле Двррца культуры и заметил. Чудно! Деревня — и милиционеры.

— Это уже не деревня. Куда, Сергей Кузьмич, на комплекс или к конторе?

— На комплекс,— сказал секретарь.

На комплексе их настиг директор совхоза, видимо, из конторы заметивший и бросившийся в погоню за ними. Был он молод, при­мерно одних с Матвеем лет, весь белый, льняной даже и необыкно­венно улыбчивый. «Тебя в Князьбор от такого комплекса,— подумал Матвей,— там бы ты слинял и почернел бы, улыбаться перестал». Но неприязнь эта к директору образцово-показательного совхоза, идущая скорее от зависти, от увиденного и где-то внутреннего не­приятия, потому что многое, казалось, просто на то и рассчитано, чтобы ошеломить, быстро прошла, хотя ощущение, что директор подобран в совхоз именно по принципу некой их внутренней схо­жести, осталось: одинаковым было сверкание белизны мрамора Дворца культуры и белозубость улыбки директора, мягкость ив у фонтана и пышность белых волос директора, рыжеватого солнца над поселком и рыжеватых крапинок на руках директора, уверенности, с которой стояли тут дома и с какой вел себя директор. Но уверенность его была без заискивания, и это подкупило Матвея, хотя и при этом он подумал, что до него, до секретаря обкома, пере­бывало здесь делегаций, наверное, самого высокого уровня немало. Так оно оказалось и на самом деле.

— Ну, а коровы, коровы как, привыкли к этой чистоте, к меха­низации? — спросил он директора.— Молоко-то хоть дают, траву едят?

— Молоко дают. А вот с травой... Случилась тут у нас необхо­димость, вывели их из комплекса, выгнали на траву, на луг. Рев под­няли, поселок весь сбежался. Время кормить, а они стоят посреди травы и ревут. Не приучены есть, рвать... В общем, только стойловое содержание: комплекс, кормушка, конвейер...

— А рабочие как, животноводы, как им в новых домах? — спро­сил Сергей Кузьмич, когда они, выйдя из коровника, подошли к Дворцу культуры, где все уже было, как сказал директор, приготов­лено.— Ведь это революция, мы не всегда только понимаем это: из хат и в коттеджи.

— Коттеджи двухэтажные, и в двух уровнях квартиры, можно зайти посмотреть. Начали строить только недавно. Это наиболее приемлемая форма застройки современной деревни,— объяснял ди­ректор.— А с пятиэтажками всяко было. Одни шли, бежали. Других волоком... Сараи к пятиэтажным не предусмотрены. С коттеджами все исправлено. Построили один общий сарай, три с полтиной в ме­сяц— и, пожалуйста, заводи корову, поросенка, автомобиль.

— Опыт этого хозяйства, Сергей Кузьмич, мы распространяем и в других,— пояснил Шахрай.— В вашей области, в Князьборе, в частности, подобных ошибок уже не будет. Сарай, две-три сотки огорода, грядки для редиски, морковки, салата. Основные огороды выносятся за поселок. А все остальное в комплексе.

— Слушай,— тронул Матвей за рукав директора совхоза, когда они проходили в кафе мимо услужливо посторонившегося милицио­нера,— а этот, в форме-то, зачем здесь у тебя?

Фамильярность эта несколько сбила с тона директора. Но он, наверное, почувствовал в Матвее своего, подмигнул ему.

— Далась тебе эта милиция,— Шахрай был откровенно недово­лен Матвеем, но попытался свести свое недовольство к шутке: — Не алиментщик ли ты скрытый, Матвей, не многоженец?

— Вот именно,— отшутился Матвей,— где-то дети, наверно, есть.