Колымские тетради

Шаламов Варлам Тихонович

Раковина [64]

Я вроде тех окаменелостей, Что появляются случайно, Чтобы доставить миру в целости Геологическую тайну. Я сам — подобье хрупких раковин Былого высохшего моря, Покрытых вычурными знаками, Как записью о разговоре. Хочу шептать любому на ухо Слова давнишнего прибоя, А не хочу закрыться наглухо И пренебречь судьбой любою. И пусть не будет обнаружена Последующими веками Окаменевшая жемчужина С окаменевшими стихами.

64

Написано в 1956 году в Калининской области и входит в «Колымские тетради». Одна из формул бытия. С технической стороны отличается особым ритмическим узором. Дело в том, что стихи — это не проза. С легкой руки Белинского к стихам подходили как к прозе: «Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни», «Характер Татьяны», и так далее. На самом деле стихи имеют особенность, тонкость. Сам творческий поиск ведется не на путях прозы, а другим способом.

Открытие звуковых повторов, конфигурация согласных букв в «Медном всаднике», напоминающая химические формулы белка, — поэтическая реальность, которую не объяснишь формулами школьного учебника. Поэтическая интонация становится паспортом поэта. Публикуются частотные словари, и мир русской лирики открывается читателям с неожиданной стороны. Эта сторона поэтического творчества всегда была важна для поэта.

Я верю, что с помощью кибернетики обязательно будет найдено что-то очень важное для стиха, для поэзии, для литературы, для искусства. Что-то будет открыто вроде нового грамматического закона, не упрощающего русскую грамматику и правописание,

а наоборот, усложняющего, обогащающего понимание русской литературы. Все поэты, начиная с Пушкина, добивались результатов лишь эмпирическим опытным путем. Оказалось, что для науки работы тут непочатый край. Все это предвидел гений Белого.

Каждое мое стихотворение — и «Раковина» в том числе — представляет собой поиск, вооруженный самыми последними достижениями русской лирики XX века.

Он в чердачном помещенье

Он в чердачном помещенье В паутине и в пыли Принял твердое решенье Останавливать вращенье Закружившейся земли. И не жди его к обеду: Он сухарь с утра грызет. И, подобно Архимеду, Верит он в свою победу, В то, что землю повернет. Он — живительный источник, Протекающий в песках, И среди страстей непрочных Он — источник знаний точных, Обнаруженных в стихах. Он — причина лихорадок, Вызывающих озноб, Повелительный припадок Средь разорванных тетрадок — Планов, опытов и проб.

В церкви

Наши шеи гнет в поклоне Старомодная стена, Что закована в иконы И свечой облучена. Бред молений полуночных Здесь выслушиваем мы, Напрягая позвоночник, Среди теплой полутьмы. Пахнет потом, ярым воском, Свечи плачут, как тогда… Впечатлительным подростком Забирался ты сюда. Но тебе уж не проснуться Снова в детстве, чтобы ты Вновь сумел сердец коснуться Правдой детской чистоты. И в тебе кипит досада От житейских неудач, И тебе ругаться надо, Затаенный пряча плач. Злою бранью или лаской, Богохульством иль мольбой — Лишь бы тронуть эту сказку, Что сияет над тобой.

Меня застрелят на границе [65]

Меня застрелят на границе, Границе совести моей. Кровавый след зальет страницы, Что так тревожили друзей. Когда теряется дорога Среди щетинящихся гор, Друзей прощают слишком много, Выносят мягкий приговор. Но есть посты сторожевые На службе собственной мечты. Они следят сквозь вековые Ущербы, боли и тщеты. Когда, в смятенье малодушном, Я к страшной зоне подойду, Они прицелятся послушно, Пока у них я на виду. Когда войду в такую зону Уж не моей — чужой страны, Они поступят по закону, Закону нашей стороны. Чтобы короче были муки, Чтобы убить наверняка, Я отдан в собственные руки, Как в руки лучшего стрелка.

65

Написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Нам слишком много прощено».

Воспоминание

Колченогая лавчонка, Дверь, в которую вошла Драгоценная девчонка, И — как будто не была. Дверь до крайности заволгла И по счету: раз! два! три! — Не хотела слишком долго Открываться изнутри. И, расталкивая граждан, Устремившихся в подвал, Я тебя в старухе каждой, Не смущаясь, узнавал. Наконец ты появилась, Свет ладонью затеня, И, меняя гнев на милость, Обнаружила меня. Ты шагала в черной юбке За решительной судьбой. Я тащил твои покупки, Улыбаясь, за тобой. Свет таких воспоминаний — Очевидных пустяков — Явный повод для страданий И завышенных стихов. А стихи ведь только средство, Только средство лишний раз Ощутить твое соседство В одинокий зимний час.

Какой же дорогой приходит удача?

Какой же дорогой приходит удача? Где нищенка эта скулит под окном? И стонет в лесу, захлебнувшись от плача, От плача по самом земном? Неправда — удача дорогою воли Идет, продвигаясь, вершок за вершком, Крича от тупой, нарастающей боли, Шагая по льду босиком. Неправда — удача дорогою страсти Приходит, и, верно, она Не хочет дробиться на мелкие части И в этом сама не вольна. ………………………………………. Столы уж накрыты, и двери открыты, И громко читают рассказ — Зловещий рассказ о разбитом корыте, Пугающий сыздетства нас.

Удача — комок нарастающей боли

Удача — комок нарастающей боли. Что долго терпелась тайком, И — снежный, растущий уже поневоле, С пригорка катящийся ком. И вот этот ком заслоняет полмира, И можно его превратить, Покамест зима — в обжитую квартиру Иль — в солнце его растопить. И то и другое, конечно, удача, Закон, говорят, бытия. Ведь солнцу решать приходилось задачи Трудней, чем задача моя.

Мечта ученого почтенна

Мечта ученого почтенна [66]

Мечта ученого почтенна — Ведь измеренье и расчет Сопровождают непременно Ее величественный ход. Но у мечты недостоверной Есть преимущество свое, Ее размах, почти безмерный, Ее небесное житье. Ее пленительною силой Людская страсть увлечена, Бросая по свету могилы И забывая имена. Что в том, что нужно строить прочно? Что нет естественных защит? Все, что чрезмерно, что неточно, Все поднимается на щит. И даже то, что так ничтожно, В чем героического нет, Одною этой силой можно Вести дорогою побед. И можно ею лишь одною Остановить солнцеворот — Всей силой сердца запасною, Внезапно пущенною в ход. И все физически не просто, И человек, в согласье с ней, Повыше собственного роста И самого себя сильней. Так ищут подвигов без славы, Так просятся в проводники К вулканам, искрящимся лавой, Через глухие ледники. Так ищут лоцманского места, Пока

осенняя вода, Сбивая снег в крутое тесто, Еще не вылепила льда. Мечты прямое назначенье, Нам оживляющее рай, Не только в преувеличенье В том, что хватает через край, А в том, что в сердце нашем скрыто И обнажается сейчас, Чтоб быть единственной защитой От треска слишком трезвых фраз. И потому любой науке Не угоняться за мечтой, Когда она — добра порука И щеголяет красотой. Но мир вздохнет от облегченья, Когда раскроет тот секрет, Что для ее обозначенья Еще и формулы-то нет. Что в фосфорическом свеченье Мечтой обещанных времен Извечны поиски значенья Ее таинственных имен.

66

Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Это — большое стихотворение, называвшееся «Недостоверная мечта»: то, что напечатано в «Шелесте листьев», — пятая часть стихотворения. Я сожалел сначала об этой хирургической операции, а потом пригляделся, чуть привык и холодно рассудил, что оставлено — лучшее, что в стихотворении было.

Многословие многих колымских моих стихов объясняется тем, что стихи сочинялись в самой неподходящей обстановке, а возникновение, появление требовало немедленной фиксации, пусть в несовершенном, неожиданном виде, лишь бы это все закрепилось, и я смог бы к этим стихам, к этой работе вернуться. Я должен был освободить мозг немедленно.

Я делал попытки вернуться к работе над колымскими черновиками. Эти попытки кончились ничем. Вернуться оказалось невозможно. Лучше, проще, легче было написать новое стихотворение, чем превращать этот колымский черновик в материковский беловик. Чем дальше, тем яснее было сознание, что запас новизны — безграничен, и колымские черновики никогда не будут черновиками. Впрочем, есть стихи, работ над текстом которых привела к положительным результатам. Это — «Стланик». Но в большинстве случаев все кончалось ничем — потерей времени и ненужным нервным напряжением, крайним напряжением — ибо ведь нужно было вернуться памятью, чувством, волей назад, в ту жизнь. Оказалось, что нельзя, не под силу. Без этого нравственного, чувственного возвращения оказалось невозможным не только написать новое по материалу черновика, но и править хранимое в папках, в бумагах времен до «Колымских тетрадей». Будет ли возможность вернуться к этому материалу? Нет, не будет.

В стихотворении «Мечта ученого почтенна» утверждается некая новая поэтическая истина. Именно: стремление к высоким целям в творчестве делает человека выше самого себя. Пример — не только Некрасов, Гейне, но и любой акт большой поэзии. Высокая цель в искусстве увеличивает силу одиночки, поэта, делает его способным повернуть общество или удержать от гибельного поворота. Это — задача всякого поэта. У поэта должна быть постоянно мысль о своей собственной огромной силе.

Стихи в честь сосны [67]

Я откровенней, чем с женой, С лесной красавицей иной. Ты, верно, спросишь, кто она? Обыкновенная сосна. Она не лиственница, нет, Ее зеленый мягкий свет Мне в сердце светит круглый год Во весь земной круговорот. В жару и дождь, в пургу и зной Она беседует со мной. И шелест хвойный, как стихи — Немножко горьки и сухи. И затаилась теплота В иголках хвойного листа, В ее коричневой коре, С отливом бронзы при заре, Где бури юношеских лет Глубокий выщербили след, Где свежи меты топора, Как нанесенные вчера. И нет секретов между мной И этой бронзовой сосной. И слушать нам не надоест Все, что волнуется окрест. Конечно, средь ее ветвей Не появлялся соловей. Ей пели песни лишь клесты — Поэты вечной мерзлоты. Зато любой полярный клест Тянулся голосом до звезд. Средь всякой нечисти лесной Она одна всегда со мной. И в целом мире лишь она До дна души огорчена Моею ранней сединой, Едва замеченной женой. Мы с той сосной одной судьбы: Мы оба бывшие рабы, Кому под солнцем места нет, Кому сошелся клином свет, И лишь оглянемся назад, Один и тот же видим ад. Но нам у мира на краю Вдвоем не хуже, чем в раю… И я горжусь, и я хвалюсь, Что я ветвям ее молюсь. Она родилась на скале, На той же сумрачной земле, Где столько лет в борьбе со льдом Я вспоминал свой старый дом, Уже разрушенный давно, Как было жизнью суждено. Но много лет в моих ночах Мне снился тлеющий очаг, Очаг светил, как свет звезды, Идущий медленно во льды. Звезда потухла — только свет Еще мерцал немало лет. Но свет померк, в конце концов Коснувшись голых мертвецов. И ясно стало, что звезда Давно погасла навсегда. А я — я был еще живой И в этой буре снеговой, Стирая кровь и пот с лица, Решился биться до конца. И недалек был тот конец: Нависло небо, как свинец, Над поседевшей головой, И все ж — я был еще живой. Уже зловещая метель Стелила смертную постель, Плясать готовилась пурга Над трупом павшего врага. Но, проливая мягкий свет На этот смертный зимний бред, Мне ветку бросила она — В снегу стоявшая сосна — И наклонилась надо мной Во имя радости земной. Меня за плечи обняла И снова к бою подняла, И новый выточила меч, И возвратила гнев и речь. И, прислонясь к ее стволу, Я поглядел смелей во мглу. И лес, не видевший чудес, Поверил в то, что я — воскрес. Теперь ношу ее цвета В раскраске шарфа и щита: Сияют ясной простотой Зеленый, серый, золотой. Я полным голосом пою, Пою красавицу свою, Пою ее на всю страну, Обыкновенную сосну.

67

Написано в 1956 году в Калининской области в поселке Туркмен. Одно из стихотворений, где наиболее полно выражены мои поэтические идеи, художественная система.

Замшелого камня на свежем изломе [68]

Замшелого камня на свежем изломе Сверкнувшая вдруг белизна… Пылает заката сухая солома, Ручей откровенен до дна. И дыбятся горы, и кажется странным Журчанье подземных ключей И то, что не все здесь живет безымянным, Что имя имеет ручей. Что он занесен на столичные карты, Что кто-то пораньше, чем я, Склонялся здесь в авторском неком азарте Над черным узором ручья. И что узловатые, желтые горы Слезили глаза и ему, И с ними он вел, как и я, разговоры Про горную Колыму.

68

Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».