Королева не любившая розы
Шрифт:
–Королева чувствует себя так хорошо, что я не думаю, чтобы она разродилась ранее, чем через четыре дня, – жаловался Людовик кардиналу 2 сентября. – Она уже два дня на десятом месяце.
Перенервничав, он в тот же день неожиданно заболел: вернувшись с охоты, слёг в постель, весь горя. Ночью жар спал, король поднялся, поужинал и снова написал Ришельё, что едет к нему в Пикардию. Однако температура поднялась снова. Кардинал перепугался, но болезнь Людовика прошла так же внезапно, как и началась.
Наконец, 4 сентября 1638 года в 11 часов вечера королева почувствовала первые схватки. Она была тогда в Сен-Жермен-ан-Лэ, в павильоне Генриха IV, окна которого выходили к воде. Ожидаемые последствия родов так интересовали парижан, что многие лица в последние
В воскресенье 5 сентября в четыре часа утра по просьбе Анны в её комнате отслужили две мессы. Через час боли усилились, и камеристка Филандр тотчас уведомила короля, который не спал всю ночь, что его присутствие необходимо. Несмотря на слабость, тот явился к жене, встал на колени и молил Бога даровать ей счастливое разрешение от бремени. Затем он дал повеление, чтобы Гастон, принцесса Конде и графиня Суассон пришли в комнату королевы. В 6 часов принцессы были введены к Анне Австрийской. В противоречие правилам церемониала, требующим, чтобы в это время комната королевы была наполнена определёнными лицами, при Анне Австрийской, кроме короля и тех, о которых мы упомянули, находилась ещё герцогиня Вандомская – в знак особого благоволения Людовик XIII разрешил ей присутствовать при родах. Там же находились маркиза де Лансак, гувернантка будущего новорожденного, статс-дамы де Сенесе и де Лафлот, другие придворные дамы, две камер-юнгферы, будущая кормилица и акушерка госпожа Перонн. В прилежащей к павильону комнате, рядом с той, в которой находилась королева, был специально устроен алтарь, перед которым епископы Льежский, Меосский и Бовеский по совершении литургии поочередно должны были читать молитвы до тех пор, пока королева не разрешится. С другой стороны, в большом кабинете Анны, также смежном, собрались: принцесса Гимене, герцогини Тремуйль и де Буйон, госпожи Виль-о-Клерк, де Мортемар, де Лианкур, герцоги Вандомский, Шеврёз и Монбазон, господа де Лианкур, де Виль-о-Клерк, де Брион, де Шавиньи, архиепископы Бургский, Шалонский, Манский и старшие придворные чины.
Не было только Франсуа де Бофора. Хотя он и получил разрешение вернуться во Францию, но был отправлен кардиналом в действующую армию.
Людовик XIII с большим беспокойством прохаживался из одной комнаты в другую. Но время шло, а ничего не происходило. В спальне уже стояла родильная кровать, давно были готовы комнаты для младенца, сплошь затянутые белым камчатным полотном, чтобы ребёнок не ушибся, когда начнёт ходить. Настал час королевского обеда и Анна просила супруга не изменять своим привычкам. Тот нехотя сел за стол в большой буфетной, вдоль которой выстроились придворные, и стал пить куриный бульон. Когда подали жаркое, в одиннадцать с половиной часов утра, в комнату ворвался слуга с криком:
–Рожает! Рожает!
Людовик вскочил, опрокинул стул и помчался к жене. У дверей его встретила сияющая госпожа де Сенесе, которая торжественно провозгласила:
–Сир, это дофин!
Повитуха госпожа Перонн показала отцу новорожденного («невероятной красоты и величины», как потом писала «Газета»), воскликнув:
–Радуйтесь, государь! Теперь престол Франции не перейдёт в женский род, Бог дал королеве дофина!
Людовик XIII тотчас взял младенца из рук акушерки и показал его в окно, крича:
–Сын, господа, сын!
По живому телеграфу радостная новость в один миг долетела до Парижа. По обычаю король велел оставить открытой дверь спальни жены. Все члены королевской семьи и придворные
Во время этого счастливого события кардинала не было в Париже, он находился в Сен-Кантене, в Пикардии. По приказу короля брат его обер-камердинера Лашене вскочил в седло и помчался в Сен-Кантен известить кардинала. Тот немедленно отслужил благодарственный молебен и мессу в честь короля. Его гонец доставил два письма – обоим венценосным супругам. В письме к королю он предлагал назвать дофина Феодосием, то есть Богоданным.
–Сир, – писал он Людовику, – я в восхищении от рождения господина дофина! –Надеюсь, что как он есть Феодосий по дару, который Бог дал Вам в нём, то он будет также Феодосием по великим качествам императоров, это имя носившим…
С тем же курьером Ришельё поздравлял королеву, но более коротко и холодно:
–Великая радость немногословна…
Людовик также собственноручно написал длинное письмо к собранию городского парижского магистрата, приложил свою печать и приказал тотчас же отослать.
Празднества, которые устроили в честь рождения дофина, превзошли все ожидания. Все дворянские дома были иллюминованы большими из белого воска факелами, вставленными в медные канделябры, а в фонтанах вместо воды было вино. Кроме того, все окна были украшены разноцветными бумажными фонарями, дворяне вывесили свои гербы, а простые горожане нарисовали множество девизов, относившихся к причине праздника. Большой дворцовый колокол, не умолкая, звонил весь этот и последующий день, и то же происходило на Самаритянской колокольне. Колокола эти звонили в том случае, когда у французской королевы рождался сын, а также в день рождения королей и в час их кончины. В продолжение целого дня, равно как и на другой день, в Арсенале и Бастилии стреляли из всех орудий. Наконец, в тот же день вечером – так как фейерверк не мог быть приготовлен ранее следующих суток – на площади городской ратуши были разложены костры, и каждый приносил вязанку горючего материала, так что был разожжён такой сильный огонь, что на другом берегу Сены можно было читать книги.
По всем улицам были расставлены столы, за которые все садились выпить за здоровье короля, королевы и дофина. Пушечные выстрелы не умолкали и горели весёлые огни, зажигаемые жителями в соревновании друг с другом. Посланники, со своей стороны, соперничали в роскоши и праздновали торжественное событие. В окнах дома венецианского посланника висели гирлянды цветов и искусственных плодов удивительной работы, над которыми красовались фонари и восковые факелы, между тем как большой хор музыкантов, расположившись в торжественной колеснице в шесть лошадей, проезжал по улицам, играя самые весёлые песни. Английский посланник устроил в саду своего отеля блистательный фейерверк и раздавал вино всему кварталу.
Духовенство также приняло участие в общей радости, и священнослужители наполняли хлебом и вином корзины являвшихся к ним нищих. Иезуиты вечером 5 и 6 сентября иллюминовали свои дома с наружной стороны тысячами факелов, а 7-го на их дворе был устроен грандиозный фейерверк с огненным дельфином среди прочих огней, осветивших балет и комедию, которые были представлены учениками иезуитов по этому случаю.
Празднование продолжалось три дня, – с понедельника по среду. И хотя к вечеру вторника вино иссякло, люди не уставали бурно радоваться. Поражённый всем этим невиданным размахом веселья шведский посланник Гуго Гроций писал: