Коронованный наемник
Шрифт:
Третий том дневника был слегка попорчен мышами, но к счастью, все страницы были целы.
« Посольство вернулось. Благодарение Эру, все живы и невредимы. Но Гвадал еще не был у меня, и я извожусь тревогою. Хельга приезжала рано утром…» – Леголас машинально вздрогнул и вцепился в рукопись. Неужели… – «Она обычно весела, словно птица, а сегодня бледна, и глаза ее красны от слез. Пока я заворачивал для нее травы и коренья, она тихо сидела у камина. А потом не выдержала и рассказала, что князь вернулся смущенным и подавленным, а Гвадал мрачен. Что же случилось в том змеином логове?»
« Он приехал вчера уже затемно. Улыбнулся, словно камень мне снял с души, но глаза его полны горечи. Конечно, его встретили враждебно. Более того, на Иниваэля пало подозрение, что он затевает союз с эльфами против орков и для того привез соглядатая, пользуясь
Он вообще не умеет долго унывать, он захвачен своей идеей и не знает сомнений. Пока Гвадал рассказывал мне о трудностях своего вояжа – лицо его было мрачно, но вскоре ожило, и остаток ночи он восторженно живописал мне орочье селение. Оказывается, их женщины заботливы, хотя говорят неблагозвучным языком и ласкают детей когтистыми пальцами. Жилища орков напоминают берлоги, ибо существа эти не в ладах с солнцем, но Гвадал был принят в двух таких логовищах и утверждает, что они не лишены своеобразного колорита, хотя продымлены, полны оружия и дурно выделанных, а оттого дурно пахнущих шкур. Я ужаснулся его словам, а чудак расхохотался и рассказал, что какой-то орочий ребенок спросил что-то, указывая на него. А Иниваэль по просьбе эльфа неохотно перевел, что малыш спрашивает, почему чужак так безобразен, и чем так воняет его смешная одежда. Право, я не задумывался прежде, что орки могут находить друг друга красивыми, видя уродство в возвышенной красоте Квенди.
Гвадал все больше меня потрясает. Он заявил, что изучит Черное наречие. Неужели он не понимает, что он одинок среди двух племен, ослепленных тысячелетней ненавистью? Но им владеет цель, в которой он все больше укрепляется. Один лишь раз увидев, что орки подобны любой иной расе, а вовсе не плодятся из утробы гор с ятаганами в руках, он уверовал, что с ними можно установить подобие мира. Несчастный… Он один со своей мечтою среди сотен воюющих поколений. Отчего он не вспоминает о том, что слепая толпа намного быстрее затопчет зрячего, чем он сумеет ее перекричать?»
… Раздался стук в дверь, вырвавший Леголаса из захватившего его чтения. Нехотя отозвавшись, он краем глаза отметил вошедшего слугу. Тот молча поставил на стол поднос с завтраком, поклонился. Эльф рассеянно поблагодарил лакея, попросил передать князю, что непременно спустится к обеду, и вновь погрузился в чтение.
«Единственный, кто одобряет намерения Гвадала – это Хельга. Но сие не от политической дальновидности или особой широты взглядов. Хельга юна и мало знает об орках. На ее короткий век не пришлось ни одной вооруженной стычки. Она считает Темный народ всего лишь неопрятными и не слишком симпатичными соседями, а из своих вояжей князь привез ей несколько безделушек, что еще более укрепило ее в убеждении об орочьем миролюбии. Глупышка, что она может знать о жестокости и беспощадности этой чудовищной расы… О войне она знает лишь из летописей, а потому бредни Гвадала кажутся ей невероятно милыми. Надеюсь, она не увлечена этим удивительным эльфом. Сие вовсе не пристало княгине».
Леголас медленно моргнул. Потер глаза и снова перечел последние строки, но смысл написанного не стал ни на букву иным. Погодите… неужели он все это время шел по ложной тропе? В конце концов, мало ли женщин по имени Хельга живут на просторах Средиземья? Отчего он был так уверен, что именно эта юная, недалекая особа… Но не может же таинственная и страшная Плачущая Хельга, способная на расстоянии обратить эльфа в своего раба и причинять ему мучения, быть всего лишь женой Иниваэля? Хорошо, допустим, он не знал княгиню и не может судить, на что она была способна. Но мать Эрсилии погибла прошлой весной, и сомнений в том нет. Или же… Леголас ощутил, как вдоль хребта прошлась холодная ладонь и передернул плечами… смерть княгини облечена какой-то особой тайной, словно мало их уже гнездилось во все более запутывающихся тенетах ирин-таурских интриг.
«Помоги Единый Гвадалу! Его затея стала известна в посольском отряде, и теперь там царит брожение. Гвадал никого не пытается втянуть в свой план, он
…В отряде назревает бунт. Одни считают, что Гвадал повредился в уме, другие, похоже, подозревают, что тот стал жертвой колдовства. Отрадно лишь то, что никто и не думает обвинять главу посольства в предательстве или измене. Гвадал непогрешим в глазах соплеменников. Я стараюсь больше времени проводить среди эльфов и, каюсь, подслушиваю их разговоры. Они не гонят меня и охотно со мной беседуют, эльфы вообще благоволят к целителям. Меня тревожат разговоры лихолесцев. Гвадал, видимо, не упомянул, что я владею синдарином, и потому эльфы не понижают при мне голосов.
Одни предлагают поставить в известность короля. Другие считают, что Гвадала нужно немедля увезти в Лихолесье, сославшись на хворь. Третьи вовсе утверждают, что Гвадал, вероятно, задумал какой-то дипломатический ход, и мешать ему глупо…»
…Леголас дочитал третью рукопись и принялся за четвертую. Ему давно уже было не до своей собственной беды. Он чувствовал, что стоит на пороге одной из самых горьких отцовских тайн. Эта часть дневника отличалась от предыдущих. Эрвигу изменила его легкая, затягивающая манера повествования. Четвертый том был написан размашисто, сумбурен и полон клякс, знахарь словно спешил излить бумаге свои тревоги, как если бы они не умещались в его душе. Гвадал сообщил своей свите, что намерен раньше срока вернуться в Лихолесье, чем только сильнее разбередил подозрения соратников. Десятники вызвали главу посольства на прямой разговор, в котором Гвадал открыто заявил соплеменникам, что намерен посвятить свою дальнейшую жизнь установлению мира хотя бы с отдельными орочьими племенами. Что по прибытию во дворец он немедля посвятит в свои планы государя и уверен, что тот однажды сумеет его понять.
Дневник был длинным, путанным и местами совершенно непонятным. Леголас убедился лишь в том, что потрясенные лихолесцы спешили скорее покинуть Ирин-Таур в надежде на целительное влияние родного леса. Гвадала по-прежнему никто не брался осуждать. О нем тревожились, о его действиях недоумевали, но эльфы верили, что на родине Гвадал снова обретет былое здравомыслие и отбросит утопические идеи, навеянные недобрым княжеством.
Об обеде Леголас забыл. Он очнулся только тогда, когда его опочивальня налилась серо-лиловыми зимними сумерками, а в дверь настойчиво постучал лакей, явившийся растопить давно угасший камин. На почтительные расспросы слуги эльф коротко ответил: «Мне нездоровилось с утра, а за трое суток отсутствия накопились важные донесения. Я прошу князя меня простить, превесьма занят». Он знал, что Иниваэлю давно нет дела, чем именно занимается лихолесский наемник. Князь жаждал лишь уединения, полностью полагаясь на то, что Леголас вовремя позаботится о любых неожиданностях. Поначалу немало возмущенный подобным поведением правителя, снимавшего с себя всякую ответственность за собственных подданных, со временем Леголас понял, что ему намного удобнее самому держать в руках бразды управления ситуацией и ни к кому не являться с докладом. Право, именно этой свободы ему так не хватало в Лихолесье…
Камин ярко вспыхнул, весело затрещав смолистыми дровами, и страницы дневника ярко осветились:
«Эру, помилуй меня, трусливого червя. Я не забуду эту ночь, даже на смертном одре я буду помнить этот отчаянный стук в дверь… На дворе ливень, тьма, и стука сразу не услыхать, так громко колотит в ставни непогода… Это был Гвадал… Он ввалился в мою хижину, а вода ручьями лилась с камзола, растекаясь по полу серо-лиловыми лужами, будто смывала сажу с передника кузнеца. На руках Гвадал держал орочьего юношу, дважды раненного в грудь… Я ничего не успел спросить. Он лишь сказал – мальчик умирает, Эрвиг. Я отшатнулся, будто от змеи. Я и сейчас стыжусь себя. Того, как мотал головой, как бессмысленно махал руками, как глупо повторял: «Это орк». Гвадал не кричал. Он только посмотрел мне в глаза и жестко отрубил: «Это ребенок». Больше мы почти не разговаривали. Меня тошнит от самого себя. Мне гадко смотреть на свои руки. Мне омерзительно вспоминать, с какой брезгливостью я разрезал одежду на этом мальчишке. Гвадал умеет лекарствовать, он благословлен силой, но эльф не может врачевать орка… Не это ли доказывает, что мир меж ними невозможен? О горе мне, глупцу!