Коронованный наемник
Шрифт:
Я никогда не забуду этого зрелища. Этой окровавленной руки с тонким перстнем, пропитанных кровью кос…
Хельга рыдает. Она рассказала князю о Локтаре, Иниваэль потрясен. Я должен бы бояться княжеского гнева, но мне все равно».
«Эльфы уехали. Они забрали тело Гвадала и взяли с князя обещание, что никто не узнает об обстоятельствах его гибели. Обо мне все забыли в Тон-Гарте».
« В Тон-Гарте. Но не в моем селе. Меня ненавидят все, от мала до велика, я теперь предатель, изменник и укрыватель врага. Я не оправдываюсь. Они правы. Во всем… Я должен уйти из селения. Мою вину мне предстоит изживать в одиночестве, я не вправе больше жить среди односельчан...»
«
Прочие страницы пятой рукописи были покрыты рисунками. Там был лес, знакомая Леголасу хижина, башни Тон-Гарта. Последнюю страницу полностью занимал портрет Гвадала, изображенный пером и чернилами с удивительным мастерством и подробностями. Принц долго глядел в знакомые глаза, а потом, не задумываясь, вырвал из рукописи лист с портретом. Знал ли отец о настоящей смерти друга? Леголас не мог ответить на этот вопрос. Подавленный, он медленно пролистал шестую рукопись, но не мог сосредоточиться.
Отложив последний том на край стола, эльф медленно встал и подошел к камину. Он не узнал из дневника ничего, что так чаял в нем найти. Но и о Хельге ему сейчас не думалось. Перед глазами стоял окровавленный плащ, нарисованные рыжеватыми чернилами глаза и лицо Иниваэля, скорбно качающего головой: «Я не знал, что Гвадал погиб». Как убедительно, как просто сказал это князь! Но все же, знал ли отец? Отправил ли он бы единственного сына туда, где сложил голову лучший друг? Да. Отправил бы. Отец сделал бы что угодно, чтоб обрести лучшее, самое совершенное оружие против орков… С этой мыслью, Леголас крепко сжал челюсти и с шелестом охватил пальцами сложенный портрет Гвадала.
Я не знаю, долго ли мне осталось, отец. Но я достану тебе это оружие.
====== Глава 16. О серебре и лохмотьях ======
В плаще становилось жарко. Он никогда не мог понять, отчего в этой берлоге всегда так натоплено. Эру, как ему самому порой хотелось вот таких ярких, щедрых языков пламени в очаге! Чтоб поленья трещали, чтоб дым мог привольно струиться в морозное небо… Ах, да не все ли равно, чем грозит ему этот визит! Тепло… И кувшин с вином приветливо поблескивает пузатыми боками, и самое настоящее кресло уютно подставляет свое потертое нутро под уставшую от долгой скачки спину. Ну, что ж вы молчите? Начинайте… Угрожайте, допрашивайте, он давно уже ничего не боится… Почти ничего.
Стоящий у очага Сармагат, словно услышав мысли гостя, обернулся:
– Пейте, Йолаф, не стесняйтесь. Нам предстоит долгий разговор.
Рыцарь спокойно поглядел в поблескивающие глаза орка и слегка наклонил голову, салютуя хозяину кубком:
– Ваше гостеприимство всегда меня обезоруживало, Сармагат. Слушаю вас.
Орк усмехнулся, садясь напротив:
– Не пойму, друг мой, за что вас так не жалует князь. Вы мне кажетесь, подчас, единственным заслуживающим уважения человеком в этой кишащей трусами и подонками глуши. Хотя не обижайтесь за земляков, Йолаф, я несколько… предвзят. Но оставим любезности.
Орк подался вперед и оскалил клыки:
– Я с нетерпением жду вашего повествования. Утолите же мое любопытство – какая нелегкая занесла вас прошлой ночью в окрестности Моровых болот?
Опальный рыцарь ничем не выдал удивления, хотя ощутил, как теплый воздух в пещере разом выстыл, будто первое дыхание бури разогнало душную предгрозовую негу:
– Я всего-то был на охоте. Что бы ни болтали обо мне в деревнях, Сармагат, я никого не облагаю данью и вынужден сам добывать пропитание. У болот всегда хватает дичи.
–
Йолаф не ответил, неторопливо поднося к губам кубок с вином, но Сармагата непросто было провести:
– Не тяните время, рыцарь, – уже без нарочитого благодушия отсек он, – вы не рассчитывали, что я узнаю о вашей эскападе, поскольку никто из нападавших не уцелел. Но вы не предусмотрели стороннего наблюдателя, что не участвовал в схватке. – Орк взметнулся из кресла, как всегда, в одночасье, приходя в ярость. – Как же так, Йолаф? Что лишило вас благоразумия настолько, что вы понеслись на выручку к лихолесскому принцу? Зачем сдался вам этот обреченный эльф? Не милосердней ли было дать ему пасть с оружием в руке, чем позволить продолжить путь по этой гибельной тропе? И скажите, Моргота ради, как вообще вы оказались на месте схватки? – Сармагат резко оперся о стол, скрипнувший под могучими руками, и глаза опасно сверкнули из-под густых бровей, – молчите? Не стоит молчать, Йолаф! Вы юны и глупы! Вы молчите потому, что бросились, очертя голову, защищать какую-то фантасмагорическую «справедливость», в существование которой давно не верите. Вам стыдно перед собой, перед соратниками, перед князем, за то, что презрели собственные идеалы и пустились в кукольную пляску на нитках своих привязанностей. Так будьте же последовательны! Вы предали свою отчизну и своего государя во имя своей любви – так какого же балрога вы рискуете теперь этой любовью ради бесполезной жизни хворого остроухого?
Сармагат рычал, впечатывая каждую фразу в столешницу ударом ладони, звякал, вздрагивая, кувшин, и огоньки свечей дымно колебались в шандале. Но Йолаф отставил кубок и поднялся на ноги:
– Не орите, Сармагат, – глухо проговорил он, – я же не спорю с вами, так зачем рисковать обвалом? Вы правы. Вы, Моргот вас раздери, всегда правы. Но я ничего не стану вам объяснять. Я и так мечусь по вашей клетке, поминутно расшибая лоб. Идеалы? Какие, к собакам, идеалы… У меня давно нет никаких идеалов, только боль, страх и поганые лохмотья совести, которыми я пытаюсь иногда прикрыть убогую наготу своей измены, защищая крестьян от тех самых трусов и подонков, о которых вы так лестно упомянули… И вчера я сделал то, что посчитал нужным. Если вам угодно убить меня – извольте.
Несколько секунд орк неотрывно смотрел рыцарю в глаза, а потом презрительно ощерил клыки:
– Бросьте дешевый пафос, мальчишка. Вы прекрасно знаете, что я и волоса не трону на вашей голове, а потому хорохоритесь. Однако не забывайтесь, Йолаф. Ваша жизнь неприкосновенна для меня… но не жизнь несчастной Эрсилии. Вы все бросили на алтарь этой жизни. Так научитесь и норов свой возлагать на него же.
Снова умолкнув, Сармагат глубоко вздохнул, словно жадно вбирая окутавшие Йолафа волны душного гнева и отчаяния, а затем добавил уже обычным, ровным тоном:
– Убить вас… Дудки. У нас с вами еще полно незаконченных дел…
Ночь была тиха… Так тиха бывает только морозная ночь в северном Средиземье. Любой, кто хоть единожды ночевал в этих местах, застигнутый ранними зимними сумерками, никогда не забудет их колдовской тишины. Горы, темными сгустками хмурящиеся в стеклянно-синей ночной мгле, дышат снежной стытью, и сосны вонзаются в вышитое серебром небо, такие неподвижные в замершем студеном воздухе, что необъятные их кроны кажутся нарисованными углем на небосводе.