Коронованный наемник
Шрифт:
Леголас заменил огарки, тускло дотлевающие в шандале, на новые свечи и снова склонился над рукописью…
…Уже глухая ночь окутала Ирин-Таур плотной беззвездной стытью, когда принцу, наконец, встретились долгожданные имена.
« Сегодня у меня был необычный гость, эльф из Лихолесья, что пожаловал к князю с посольским визитом. Гвадал – до чего незатейливое имя! Я никогда прежде не видел эльфов, право, как это глупо для того, кто столько лет посвятил изучению дивного синдарина. Я испытываю странное и забавное чувство, словно малыш, получивший от матушки пирожок и вдруг обнаруживший внутри варенье. Как завораживали меня прежде напевные слова синдарина, как восхищали изяществом руны тенгвар! Но глух тот, кто не слышал синдарина из эльфийских уст… Этот народ – истинная улыбка Эру Илуватара. Гвадал
Дочитывая эти строки, Леголас вдруг заметил, что улыбается, столько искренности и тепла было в словах старого знахаря. Принц никогда не забывал Гвадала…
Лучший друг отца был блистательным придворным, оратором и политиком. В отличие от гордеца-Трандуила, он никогда не впадал в ярость и не знал себе равных в умении расположить к себе любого. В этом умении не было хитрости или некого особого приема. Гвадал действительно излучал доброту. Он был бесконечно отзывчив и обладал редким даром в каждом поступке окружающих искать причину и суть, не спеша клеймить осуждением. Он для каждого находил нужные слова в отчаянный момент, ничьи беды не считал пустячными, и ничью жизнь не оценивал дешевле своей собственной. Леголас любил Гвадала, никогда не забывавшего заговорщицки и ободряюще сжать плечо принца после ледяных шквалов ярости, что подчас обрушивал на сына король. Впрочем, кто не любил его?.. Порой Леголас негодовал, что отец поручал посольский визит другу, а не собственному наследнику, но, повзрослев и набравшись опыта, сумел понять государя: Трандуил посылал Гвадала туда, где от посла требовалось понять нужды и чаяния противоположной стороны, а не принудить к выполнению собственной воли. Среди воинственных и гордых синдар, Гвадал казался подчас чужаком. Он мастерски владел оружием, как почти все подданные Трандуила, в лихие времена он сбрасывал изысканный камзол и становился в строй лучников наравне с простыми эльфами из приграничных селений. Но на войне он был удивительно… неуместен. Война претила ему, и после боев, когда лагерь лихолесцев праздновал отступление врага, Гвадала было не сыскать в королевском шатре, которому он всегда предпочитал лазарет. «Ты – моя назойливая живая совесть, брат» – не раз шутливо говорил Трандуил, но придворные знали, что король был как никогда серьезен в такие минуты.
Смерть Гвадала потрясла весь Лихолесский двор. Перед Леголасом и сейчас, как живое, вставало посеревшее от горя лицо отца. На робкую попытку принца утешить его, Трандуил коротко и жестко отсек: «Это моя вина». Больше он никогда не позволял сыну вернуться к этой теме, но Леголас знал, что отец с упорством бессилия обвиняет себя в смерти Гвадала, словно мог предугадать ту нелепую орочью атаку…
Эльф вернулся к дневнику. После многих страниц, посвященных другим событиям, Эрвиг снова заговорил о лихолесском после.
«Гвадал стал у меня частым гостем. Мне отрадна дружба этого эльфа. Мы целыми часами можем разговаривать, а потом я ночи напролет обдумываю наши беседы. Эльфы совершенно иначе смотрят на мир, и взгляды их порой странны мне, но насколько другими выглядят вещи, если посмотреть на них с другой стороны! Все мы должны уметь подчас дать себе труд слезть со своего насеста и вскарабкаться на дерево у противоположного края поляны. Любой будет потрясен тем, сколь иным покажется ему собственное подворье.
Я задаюсь порой вопросом, все ли эльфы так совершенны духом? Но нет, это вздор. Будь все Дивные таковы, они давно сумели бы искоренить в этом мире зло, а быть может просто покинули бы его ради безмятежного Валинора.»
Еще несколько упоминаний о Гвадале попались Леголасу в первой рукописи, но все они были малосущественны и не имели отношения к дальнейшей судьбе знахаря.
Дочитав первую рукопись, Леголас принялся
Время шло, и эльфа начало клонить в сон. В конце концов, последние несколько дней выдались на редкость беспокойными, а отдохнуть пока не удавалось. Он уже готов был закрыть кожаную обложку и отложить дальнейшее чтение до утра, когда очередная страница началась со слов, разом отогнавших дремоту:
« Уже край неба светлеет, а я сижу у очага, и сон не идет. Мне отчего-то страшно. Я боюсь за Гвадала и сам себя чувствую дураком. Кто я таков, чтоб по-бабьи квохтать над тем, кто ходил по этим лесам, когда еще воевода Бервир лежал в колыбели? Вероятно, я мелко смотрю на мир. Мы, смертные, плохо умеем быть самоотверженными, слишком мало времени нам отпущено, слишком сильно хотим мы насладиться нашими краткими годами. Отчего мы так пышно повествуем о героях и мучениках? Не потому ли, что их так ничтожно мало среди нашего эгоистичного муравейника?
Вероятно, Гвадал прав. Кто-то должен положить конец этой многовековой ненависти. Но как глубоко уходят ее корни! Поймут ли Гвадала его соплеменники? А там? Что ждет его ТАМ?»
« Эру милосердный, этот сумасшедший непоколебим. Он собирается в горы и никому не удается его отговорить. Более того, он собирается туда безоружным. Князю тоже не по душе идея посла, он считает его идеалистом и мечтателем. Сам Иниваэль никогда не боялся орков и не скрывает своеобразной симпатии к некоторым вождям. Но потомки Бервира выстроили свои отношения с Темным народом на страхе орков перед Источниками. Гвадал же ищет не страха. Он ищет мира…»
Леголас забыл о течении времени. Он опомнился, лишь когда свечи снова потускнели, испуская хрупкие столбики сизого дыма.
Неужели Гвадал задался идеей заключить мир меж орками и эльфами? Это было неслыханно, веками обе стороны искали лишь более и более совершенное оружие противостояния. Отец и слушать не стал бы о перемирии с чернокровой мразью…
«…Князь уехал в орочье селение, и Гвадал отправился с ним. Конечно, орки не тронут эльфа, приехавшего с Иниваэлем, но не повредит ли Ирин-Тауру подобная эскапада? НЕ усмотрят ли орки в этом визите вызов? А король Лихолесья? Как воспримет он авантюру своего придворного? Гвадал сам упомянул, что не поставил сюзерена в известность о своих планах… Я много слышал о короле Трандуиле. Он не из тех, кто легко позволяет выхватить узду из своей руки… Я трепещу в ожидании возвращения посольства…»
Уже начало светать, а Леголас не отрывался от чтения, забыв о том, что именно искал в этой рукописи. Конечно, отец не знал о безумных планах друга. Принц слишком хорошо изучил своего государя. Если бы отец счел идеи Гвадала крамольными или опасными, он похоронил бы их вместе с другом и никогда не позволил бы им просочиться на свет. А в глазах непреклонного Трандуила сама мысль о перемирии с исконным врагом могла выглядеть государственной изменой…
Закрыв второй том рукописи, Леголас схватился за третий, с усилием разомкнул застежку и вдруг замер. А что он знает о смерти Гвадала? Трандуил не устраивал другу пышных похорон. Леголас помнил лишь тело, плотно обернутое окровавленным плащом, поверх которого лежал хорошо знакомый принцу меч с гравировкой «Страж» на потускневшем клинке. Все время, пока пели гимны и молитвы, король стоял коленопреклоненный у изголовья погибшего друга, неподвижно глядя куда-то в пустоту. Когда отзвучали последние напевы, Трандуил коснулся плаща ладонью и произнес:
– Прости меня, верный друг. Я не сумел защитить тебя. Я дал тебе уйти, и боль моя меня не покинет, как и моя вина.
Произнеся эту краткую речь, король больше не сказал ни слова. Тогда никто не усмотрел в этом ничего странного, и никто не трогал ран государя, видя, как глубока его скорбь. Но сейчас Леголас впервые задумался, что за вину приписывает себе отец? Неужели Гвадал пал жертвой не обычного орочьего налета, подобного многим другим кровавым атакам, всегда уносившим хотя бы несколько жизней? Неужели Гвадала сгубило его утопическое стремление призвать чернокровую шваль к миру? Эру милосердный…