Космонавт. Том 2

Кресс Феликс

Вилка моя замерла на полпути к тарелки. В памяти всплыли образы из прошлой жизни. Такая мебель считалась очень престижной и достать её было ой, как непросто. Как отцу — обычному советскому человеку, по словам матери — удалось провернуть подобное?

— Ничего себе, вот это новость, — произнёс я ровным тоном, нарочито медленно откусывая драник. Горячий картофель обжёг нёбо, но я даже бровью не повёл. — Как папе это удалось?

— Шурин его знакомого в «Союзвнешторге» бумаги подписывал! — Мать схватила со стола тряпку и принялась нервно вытирать уже чистый

подоконник. Её глаза блестели, как у пионерки на ёлке в Кремле. — Говорит, вагон с браком пришёл — царапина на задней панели. Ну, а брак ведь списывают!

Мысленно я усмехнулся. Этим словом всё объяснить можно. Вчера я так линолеум «купил».

— На днях поедем забирать, — продолжала мать, наконец присев на табурет. Её пальцы дрожали, завязывая и развязывая узелки на фартуке. — Ты только представь — настоящая румынская стенка! С бронзовыми ручками и матовыми узорчатыми вставками!

Я угукнул, слушая мать вполуха и наблюдая, как мимо окна пролетела стайка воробьёв. Мысли мои по-прежнему вертелись вокруг отца.

— Кстати, мам, — вынырнул я из своих мыслей, — я ремонт затеял. Уже договорился. В понедельник вечером придут люди, стены штукатурить, полы перестилать. Вчера не успел сказать, пришёл поздно, а вы уже спали.

Мать ахнула, следом дзынькнула чашка о блюдце.

— Как… ремонт? — Она медленно подняла руку, прижимая ладонь к вязаному жилету поверх ситцевого платья. — Сережа, ты… как же это? Сейчас такие очереди на мастеров… И материалы…

— Материалы уже есть, — перебил я мать. — Мастера тоже уже есть. Я всё устроил.

Мать обвела взглядом нашу кухню: потрескавшуюся побелку с разводами от времени, старенькие обои, занавеску с выгоревшими цветочками.

— Но мы… мы же не можем просто так… — Голос её сорвался, превратившись в шёпот. — А если спросят, откуда?

Я усмехнулся, смакуя последний кусок драника.

— Скажем, через знакомого ремонт ускорили, — сказал я и, ловко смахнув со стола крошки, сбросил их в ведро для мусора. — И даже не соврём. Мастера — шабашники со стройки неподалёку.

Мать медленно выдохнула, разглаживая полотенце на коленях. Её взгляд метнулся к портрету Гагарина на календаре, будто ища у космонавта моральной поддержки.

— Ты… серьёзно подошёл к вопросу, — произнесла она с нотками гордости в голосе.

— А как иначе? Мне пора, дела, — я развернулся и направился в коридор. Пора было отправляться на склад.

Но на пороге я задержался, обернувшись. Мать сидела, прижимая обе ладони к щекам, словно пытаясь удержать наползающую улыбку. В её глазах читалось то самое поколенческое смятение, которое я прекрасно помнил: восторг от неожиданного счастья и страх перед «а вдруг что не так».

— Не волнуйся, мам, — я улыбнулся ей. — Всё будет хорошо. Только лучше.

Выскочив из квартиры, я бегом спустился по ступенькам. Настроение сегодня было отличное, несмотря на странности, связанные с отцом. Во дворе, у подъезда, тётя Маша из четырнадцатой квартиры вытряхивала половик. Завидев меня, она остановилась, чихнула и прогнусавила:

—

Серёжа, голубчик! — она подошла ближе, прижимая половик к груди. — Ты ж соображаешь в технике! Скажи, когда уже телефон проведут? Третий год в очереди стою. Вчера в ЖЭКе опять сказали: «Товарищ Никифорова, ваша очередь подойдёт к семидесятому году!».

Я приостановился, поправляя ремень сумки. Со двора донёсся визг мальчишек. Говорила тётя Маша так уверенно, будто точно знала, что я в курсе всего на свете и уж наверняка смогу повлиять на их очередь. И это меня и удивило, и рассмешило.

— Тёть Маш, может, через знакомых? — предложил я. Из рассказов мамы я знал, что её зять работает в горсвете. — У Славы же много знакомых есть.

Соседка недовольно поджала губы и нехотя произнесла:

— Да он уже пробовал! — махнула она в сердцах рукой. — В прошлом месяце пробовал, так они только руками развели: «Ничем помочь не можем. Очередь.» Тьфу!

Я едва сдержал усмешку. Последняя фраза прозвучала у неё как обвинение в шпионаже.

— Потерпите немного, — сказал я, перекидывая сумку на другое плечо. — Слышал, к семилетке каждую квартиру телефонизировать планируют.

— Ох, Серёжа, доживу ли я до этой вашей семилетки… — вздохнула она, и тут же спохватилась: — Ты только не болтай, что я про планы ругаюсь!

— Не буду, тёть Маша, — сказал я, уже не скрывая улыбки.

Путь до склада занял меньше времени, чем вчера, поэтому пришёл я даже раньше, чем было условлено. Как и вчера, склад гудел, скрипел и матерился на разные лады.

Старенький автопогрузчик, ревущий выхлопной трубой, неспешно ворочал грузы туда-сюда. Его кабина тряслась, будто в лихорадке, а вилы с тупым скрежетом впивались в ящики с надписью «Сельдь пряного посола».

Николай Борисович, прикрыв нос платком, тыкал ручкой в сторону каморки, в которой я вчера работал:

— Сергей! — Его крик пробивался сквозь рёв двигателя. — Хорошо, что вы пораньше.

Он махнул рукой востроносому мужичку в очках, который, сгорбившись под грузом лет и выцветшей куртки, тыкал палкой в колёса второго автопогрузчика, и пошёл к каморке.

— Сергей, рад вас видеть! — проговорил Николай Борисович, когда мы подошли к месту моей работы. — Всё подготовил, вот, — кивнул он в сторону стола, где аккуратными стопками лежали накладные и банка новых чернил. — Работайте спокойно, а мне срочно к заму надо. Иваныч опять с нормой выработки напортачил!

Проводив взглядом удаляющуюся спину Борисовича, я сел за стол и принялся за работу под лязг вил о бетон и хриплый мат грузчиков.

Работа спорилась, несмотря на шум. На свежую голову я за несколько часов привёл в порядок ведомости, аккуратно вписав «усушку-утруску» вместо брака. К полудню я уже закончил с документами, оставив в углу последнего листа кляксу-автограф. Даже раньше, чем планировал.

Привёл рабочее место в порядок и вышел в общий зал, где грузчики, сидя на ящиках с горошком, резались в «козла». Карты — потрёпанные и с загибами — шлёпались на фанеру с влажным звуком.