Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Об этом разговоре с Брежневым Соломенцев подробно рассказал сопровождающим его в поездке помощнику по сельскому хозяйству Аверину и мне.
Естественно, что такую ценную информацию мы тотчас же заложили не только в основной доклад, но и в тексты других выступлений. Да Соломенцев и без нашей помощи прямо оттрапа самолета стал активно развивать тему приветов от Брежнева, которые адресовались персонально первому секретарю обкома, членам бюро обкома КПСС, собранию партийно-хозяйственного актива и далее до бригадира оленеводческой бригады, с которой встретились в тундре у края земли.
Во время всех этих встреч мы заметили, что люди,
Поэтому уже в той поездке приветы от Брежнева стали разрастаться числом и обогащаться по содержанию. Из скупой одной фразы они преобразились в развернутые характеристики успехов, с дифференцированными пожеланиями дальнейших достижений — кому чего надо: разработчикам месторождения алмазов — открытия новых кладовых, исследователям вечной мерзлоты — новых смелых разработок, оленеводам — высоких приплодов и т. д.
Потом, вернувшись с Москву, мы узнали, что если какие репортажи о поездке Соломенцева по Якутии и передавались по центральному телевидению, то только со словами привета от Леонида Ильича. Зато все приветы были донесены до общесоюзной аудитории, а это значит, что была представлена вся география поездки — шесть тысяч километров перемещений по просторам Якутии, с показом населенных пунктов, которые до того не удостаивались никакого внимания московских средств массовой информации.
Достигался, таким образом, эффект популяризации мероприятий, проводимых по линии Совета министров РСФСР. Правда, знакомые в Москве ехидно спрашивали: «А что, Соломенцев, кроме слов привета от Брежнева, вообще ничего больше не говорил?»
В ту пору общественную цену этого почина представить в полной мере было еще невозможно. Но, как говорится, лиха беда начало. Дальше любое доброе ли, худое ли дело имеет свою инерцию и легко превращается в противоположность первоначальному замыслу.
Следующие наши поездки были в Бурятию, Красноярск, Дагестан, Челябинск, Ростов, а затем во Владивосток, Петропавловск, Южно-Сахалинск, на озеро Хасан, в Миасс, Барнаул, Горький, Йошкар-Олу и т. д.
Передача привета от Брежнева или неупоминание его имени в первых словах обращения к руководству области, края или республики становились своеобразным и очень приметным мерилом доверия, удовлетворения или недовольства Москвы.
Первоначально Соломенцев перед каждой поездкой то ли при личной встрече, то ли по телефону запрашивал Брежнева о его согласии на этот счет. Отказа не было. Потом как-то генсек сказал Соломенцеву: «Не только ты спрашиваешь, передавать или нет привет. Другие тоже считают это нужным. Если так, если есть польза, пожалуйста, ориентируйся сам, тем более что отдельной российской компартии нет, значит политбюро одно, что для Союза, то и для России, ну и генеральный секретарь — один, другого нет.
Трудно сказать, получали или не получали другие советские руководители согласие Брежнева на передачу от него приветов, но только эта практика стала со временем повсеместной, превратилась в речевую норму для всех ораторов, положение которых предполагало возможность доверия к нему со стороны генерального секретаря ЦК КПСС.
Параллельно с системой приветов существовала и норма, доставшаяся
Первоначально, помню, мы пытались сопротивляться использованию в одной речи двух формул: сначала «я рад передать привет», а в конце — «позвольте от вашего имени заверить». Однако наше сопротивление было быстро сломлено. Оратор настаивал на применении обеих формул, полагая, видимо, что речь, содержащая лишь привет, а не заверение в преданности, могла бы выглядеть недостаточно лояльной.
Немаловажным, конечно, было и то, что на упоминание имени генерального секретаря в привязке к привету или заверениям собравшиеся неизменно реагировали аплодисментами. А это при общей скучище повествования вносило какое-то оживление. И опять же, этот момент непременно попадал в телевизионный репортаж.
Однако, как говаривал бравый солдат Йозеф Швейк, когда много, то это уже слишком. Поэтому и употребление формул привета стало приводить к полному абсурду, увидеть который можно было что называется невооруженным глазом.
Верхом бессмыслицы в этой связи стал «обмен приветами» при вручении Российской Федерации очередного Красного знамени за успехи в социалистическом соревновании, кажется, в 1980 году.
В порядке очередности знамя вручал в тот раз заместитель председателя Совмина СССР Нуриев, отвечавший за сельское хозяйство. А принимал знамя и благодарил от имени республики председатель Совмина России Соломенцев.
Открывая торжественное собрание, Соломенцев счел необходимым сразу же передать собравшимся привет от Леонида Ильича, что зал воспринял рукоплесканием, соответствующим не только приветствующему лицу, но и оратору.
Следом выступил Нуриев, который ранее не знал о намерении Соломенцева передать привет и, со своей стороны, с энтузиазмом провозгласил, что дорогой Леонид Ильич шлет пламенный привет трудящимся России.
Собравшиеся трудящиеся и этот привет приняли аплодисментами, но не столь горячими. И не потому, что были второму привету меньше рады, чем первому, а из-за того, что должность Нуриева в советской иерархии была на ступеньку ниже, чем положение Соломенцева. Поэтому аплодисменты на его слова полагались соответствующими чину.
Заканчивая свое выступление, Нуриев не упустил возможности сказать: «Позвольте от вашего имени заверить дорогого Леонида Ильича…».
Трудящиеся, естественно, похлопали в ладошки.
Но следом, после получения знамени, по сценарию торжественного заседания выступал вновь Соломенцев. В тексте его речи заверения дорогого Леонида Ильича содержались в абсолютно тех же выражениях, что и в выступлении Нуриева.
Казалось бы, что, столкнувшись с таким нагромождением заклинаний, Соломенцев мог и воздержаться от заверения, сделать небольшую купюру по ходу чтения своего доклада. Но он счел такой ход рискованным. И не из-за того, что боялся пропустить попутно с заверением что-нибудь другое, а потому, что текст его выступления уже был передан в ТАСС для распространения в печати и стал, следовательно, официально утвержденным материалом, отступать от которого оратор не решался.