Кухарка
Шрифт:
— Как ты смотришь на то, чтобы насладиться коллекцией миниатюр, которые собирает моя сестра? — угрожающе прохрипел Фёдор, так что Леську пробрало до самых костей, — они как раз за этой дверью, — он указал куда-то за её спину.
Миниатюры? Он что издевался? Или свихнулся? В его мягких, тёплых глазах не осталось и десятой доли доброты. Леська видела, как на ладони, сдерживаемую ярость. Он не мог обмануть её своими глупыми обходными манёврами.
— Я не увлекаюсь живописью, — облизнула она губы, пытаясь понять, как ей выбраться. Голова наотрез отказывалась соображать, словно мозг поменялся местами
— Это плохо, — заметил он, но больше ничего не сказал и не отступил ни на шаг. Только развязал галстук — концы его упали по обе стороны от распахнутого воротничка. Волосы были взъерошены, глаза — налиты кровью. Это ей очень не нравилось. Очень не нравилось.
34
В квартире полумрак.
Поломанные. “Та сторона”
Леська посмотрела на открытый ворот рубашки, на впадину у основания шеи, на жилку, бешено бьющуюся под кожей. Он действовал на неё, как крепкое вино — кружил голову и заставлял забывать себя. Он знал, что делал, поэтому она на всякий случай напомнила себе, что не должна поддаваться его чарам. Пока Леська думала об этом, дверь за её спиной открылась и в следующий миг захлопнулась, оставляя их наедине в полутёмной спальне. Всё случилось так быстро, что она даже не успела сообразить, в чём дело.
— Теперь можем обсудить спокойно, и у нас достаточно времени, чтобы поговорить по душам, — на лице Фёдора расплылась медленная удовлетворённая ухмылка.
Несмотря на то, что Леське хотелось кричать и барабанить в дверь, она сдержалась и промолчала. Хочет говорить — пусть говорит. Ясное дело, будет вешать на неё всех собак. Станет обвинять её долго и страстно. Покажет весь праведный гнев, а потом ни разу не явится, чтобы хотя бы взглянуть на дочь.
Она выслушает. Не так уж это и сложно. Постоять и потерпеть, пока лапша наматывается на уши.
— Итак? — он подступил вплотную.
— Итак?
— Видимо, у тебя были веские причины.
— Причины? — нахмурилась Леська.
— Причины! — завопил он, не сдерживаясь. — Да, причины! — видя, что она не понимает, раздражённо пояснил: — Причины промолчать о моём отцовстве!
— Были!
— Я слушаю.
Леська вдруг стала совершенно спокойной (за исключением колотящегося в горле сердца). Если он готов выслушать, она найдёт слова, чтобы донести до него свою точку зрения.
— Я подумала, что не имею право врываться и разрушать твою жизнь.
— Вот как?
— Не смотри на меня так, будто я — монстр, — ноздри её раздулись сами собой, — ты собираешься жениться, у тебя совершенно своя нормальная жизнь.
— Жениться? Откуда такие сведения? — в голосе звучало нетерпение, замешанное на растерянности.
Да, ладно, пусть не было никакой женитьбы, пусть Наталья солгала ей. Не в этом дело. Если уж судить строго, то тогда, когда ей было пятнадцать, не только её мать не имела права втягивать её во все те гадости, в которые втягивала, но и он не имел права прикасаться к ней (ведь несовершеннолетние не могут принимать осознанных решений). Только разве есть у человека возможность закрасить прошлое белой краской? Нет! Она была и будет грязной. Червивому яблоку не стать целым, даже если вырезать червоточину.
Она
Нет, этого бы она точно не хотела бы избежать. Пусть в его глазах она увидела презрение и злость, но помнила она в них и любовь. Тот момент, когда вы впервые встречаетесь с человеком глазами и понимаете, что он вам симпатичен. Вы снова находите его в толпе, и снова его взгляд лучится теплом. Вы хотите, чтобы он подошёл, потому что от этого теплеет в душе и дельфинчики резвятся где-то в области затылка.
Вам легко говорить о чём угодно, и смотря на губы этого человека, вы думаете только о том, как прикоснуться к ним. Вам хочется потрогать его волосы — потому что это так естественно. Вы вдыхаете запах его кожи, и она пьянит вас. Нет ничего прекраснее, чем быть вместе. Вы не можете наговориться и не можете расстаться. Любые его слова смешат вас, потому что дельфины плещутся не просто в море, они купаются в эйфории. У вас не возникает вопроса, насколько дорога ваша девственность, до каких пор надо её беречь, потому что близость дороже преград между вами. Вы верите этому человеку, как себе, и даже больше. Вы понимаете, что он никогда не сможет вас простить, потому что сами себя простить не можете.
— Зачем тебе ребёнок от случайной подружки, который появляется, не пойми откуда?
— Действительно, зачем? — его поза стала расслабленной, но в голосе снова росла угроза. Леська сглотнула, но позиций не сдала.
— Хочешь стать папой по воскресеньям?
— Раздумываю…
— Что-то я не заметила в тебе такого желания!
— Не заметила, значит… — она видела, как внутри у него кипит и кипит чёрная зола. Это ей не нравилось. Не нравилось!
— Не заметила! — взвизгнула Леська.
— Ну, так послушай, Олеся, — он наклонился к ней, скулы прорезали судороги. Лицо потемнело ещё больше. — Не тебе решать, быть мне отцом или нет. — Фёдор медленно проговаривал каждое слово. — Я уже отец! Не тебе решать, расти ли моей дочери безотцовщиной или иметь папу? У неё он уже есть! Не тебе решать, кто будет её отцом. Это я!
Он сверлил её безжалостным взглядом, отчего внутри Леськи поднялся настоящий ураган сопротивления. Да как он посмел говорить с ней в таком тоне? Кто он такой? Разве не она одна растила ребёнка, когда он нежился и прохлаждался неизвестно где? Разве не отдавала она лучший кусочек своей крошке? Разве не каждую минутку и секундочку думала о ней? Разве не делала она каждое движение в своей жизни ради маленьких карих глазок и тоненьких пальчиков?
Будто она не хотела, чтобы у её дочери был отец! Будто она не хотела, чтобы им был он. Разве не ради его спокойствия она промолчала о ребёнке? Разве до сегодняшнего утра помнил он вообще о её существовании, уж не говоря о подозрении о своём отцовстве?
— Вот как! — не сдержавшись воскликнула Леська: — Раз ты так готов быть отцом: пожалуйста, будь! Я тебе не запрещаю!
35
Сопротивляться тебе не смогу уже я, делай всё,
Что захочешь, только останься.