Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Ты тоже её видишь? — голос Акасуны дрожал вибрирующими невротическими нотками, он схватил руку Акиямы, сжав со всей силы, другой нежно дотронувшись до заледеневшей влажной щеки. — Я не один слышу этот голос?
— Не слушай её! — истерично заверещала Инаеси. На лицо мёртвого Потрошителя легла тень, какая накрывает пораженных поцелуем смерти. Самозабвенно ударив в грудь окровавленным от впившихся в собственную кожу наконечников нэкодэ кулаком, она завизжала как зарезанная свинья. — Это сука блефует!!! Никто! Никто не способен понять тебя, кроме меня! Убей её! — Нарико рухнула на колени рядом с Сасори, затормошив со всей силы, но Сасори смотрел только на замершую Рейко с такой нежностью и надеждой, что Инаеси шарахнулась назад и, ища поддержки, устремилась
— Нет, Рейко не нужно убивать, — издевательски спокойно изрек Тсукури.
Сасори вновь повернулся к Дейдаре, на что немедля среагировала и Рейко, если в другую сторону он смотрел к Нарико, значит в той стороне стоит…
— Послушай Дейдару, он прав, — с материнской лаской Рейко неуверенно, не сразу найдя в себе силы для такого интимного и пугающе недопустимого жеста, дотронулась до руки Акасуны, сжимающего её предплечья.
Ключик вошел в замочную скважину и скрипуче чирикнул, зубья замка разомкнули пасть, открывая запертый самим гением ларец. Сасори будто бы обмяк, расслабился в первые за все годы, смотря, как тень накрывает стену, где стоял исчезнувший Дейдара. Нарико качнуло в сторону, и, упав на колени, она из последних сил потянула когтистую руку убийцы к Сасори, но он был слишком далеко, недосягаем стал для него угасающий крик, что вскоре исчез в мерцающей пыли.
Рейко казалась мертвой, неподвижной, как гротескная статуя, холодная и отстраненная, и лишь живые глаза, в которых плескалось неподдельное понимание и нежность, отличали её от мертвеца. Сасори смотрел на неё с благоговением, боясь отпустить в страхе, что голоса и образы, не оставляющие его в покое все эти годы, вернутся. И он сокрушенно согнулся и, как приговоренный к смерти, кладущий голову на плаху, лег на колени опешившей Рейко.
Акияма побледнела еще сильнее, точно покрытая снегом заиндевелая роза, затаила дыхание, беспомощно подняв руки над возлежавшим перед ней телом. Её мучитель, истязатель на коленях перед ней в поисках поддержки и понимании, которые она смогла протянуть ему, на краткий миг подарив покой. Разум кричал: «Оттолкни! Ну же, подорвись с места и беги, глупая ты девчонка! Не верь дьяволу, вставшему на колени только для того, чтобы затащить тебя в ад и наслаждаться твоими бессмертными вечными муками». Но сердце заставило опустить руку на красную макушку и пригладить растрепавшиеся волосы. Акасуна с трепетом закрыл глаза, улыбаясь без улыбки на устах. Его лицо лучилось умиротворением и благодарностью, с покорностью он отдался в руки своей жертвы, что механическими боязливыми движениями гладила его по голове.
Рейко стало по-настоящему жутко. Куда страшнее, чем когда она в цепях сидела в подвале. Сейчас она получила в руки сомнительную власть, с которой не знала, что делать и как поступить. Одно неверное движение, и Чёрт у её ног укусит за руку, утянув в глубины ада.
— Спой мне.
— Что? — встрепенулась Рейко, голос предательски задрожал.
— У тебя чудесный голос, я хочу, чтобы ты еще раз мне спела, как тогда в Осаке.
Последний раз полицейская пела на вечере у Данзо перед тем, как попала на игры. Пение не ассоциировалось у неё с благоприятным исходом. К тому же горло пересохло, как будто припорошенное песком. Мышцы задеревенели, из-за чего Рейко не могла найти сил пошевелиться — слишком тяжелая ноша была у её ног, что давила больше на душу, чем не тело.
Она беспомощно открыла уста, пытаясь выдавить из себя строчки песни, но хрипло просипела и зашлась кашлем. Слишком сложно, сердце клокотало в груди, бухая оглушающими ударами. Но Рейко переступила через себя и свою гордость, прикрыла глаза, чтобы представить, что она находится далеко отсюда, идет вдоль пустых улиц родного города и поет лишь для себя, лишь для стрекочущих цикад и заливающих трель птиц. Сначала строчки полились писклявыми, высокими нотками, переходя в плавную мелодию.
Колыбельная, способная усмирить саму смерть. Незатейливая мелодия
Можно ли сочинить хоть одну песню, способную раскрыть то, что не описать ни одной картиной, ни одним забальзамированным произведением? Витающее в душной резиновой комнате безумие.
Единственная слезинка скатилась по щеке и сорвалась с подбородка, не оставив следа. Сасори медленно, нехотя поддался назад под последними прикосновениями холодных пальцев, что кончиками задели виски. Перехватил ледяные ладони, которые не был способен согреть собственным заиндевевшим сердцем, которое, быть может, забальзамировал еще до встречи с Потрошителями. Несмотря на ласковые прикосновения, руки Рей оказались обветренными с огрубевшей кожей. Таким аристократическим пальцам суждено играть Шопена на фортепиано, а не сжимать пистолет и карабкаться по стенам замка Мастера.
И если он оросил свои руки кровью благодаря Потрошителю, то эти мозоли на её пальцах на его совести.
— Ты правда была в меня влюблена? — вопрос вырвался сам собой. И, испугавшись собственной несуразной догадки, Акасуна неловко, но пристально взглянул в неизменившееся лицо Рей. Она все также недвижимо смотрела на него, как на произведение искусства, которое пыталась, но не могла понять.
— Я была влюблена в Асори Накусу, — с меланхоличной отстранённостью ответила Рей, потупив взгляд, ища ответы в светлом прошлом. — Я правда была влюблена в Асори Накусу. Но также все эти годы я ненавидела Кукловода, — и подняла заискрившийся незнакомым светом взгляд. — А сейчас я впервые столкнулась с Акасуной Сасори и ничего теперь не понимаю! — голос надломился от подступающих слез. — Я ничего не понимаю, ты не Асори Накуса, которого я любила, и не Кукловод, которого я ненавидела.
Втянув носом влагу, Рей подняла взгляд. Слезы, на которые, как она думала, не способна, хлынули неконтролируемым потоком, застелив глаза. Акасуна вытянулся, поймав её лицо в ладони, заставляя посмотреть на себе, но Рейко протестующе замотала головой, упрямо смотря вверх.
— Я и Асори Накуса, и Кукловод, Рейко. Я тот, кого ты и любила, и ненавидела. Все эти имена и все эти твои чувства вызывал один я — Акасуна Сасори. Никто из них не был выдуманным образом.
— Я не могу так, — всхлипнула Рейко, попытавшись вырваться из его рук, — пожалуйста, дай мне уйти, я не могу тебя забальзамировать.
— Можешь, более чем, и так ты сделаешь большое одолжение тому, кого любила, и отомстишь тому, кого ненавидела.
Сасори потянул Рей, призывая встать. И, как тряпичная кукла, она полностью обмякла, позволяя поставить себя на ноги и сделать несколько шагов к центру комнаты. Как любую марионетку, еще не очищенную от крови и органов, но давно потерявшую волю над своим телом, Акасуна обнял ее за талию, другой рукой переплетя их пальцы вместе, и пристроил её голову к себе на плечо, поведя в танце, где каждый слышал собственную мелодию. В каждой из них аккомпанировали скрип полиэтилена, тиканье часов и тихие всхлипы Рейко.
Она устала настолько, что ей было плевать на то, что делают с её телом. Пускай он лучше выпотрошит её, как к тому уготовила её судьба, в конце концов, не к этому ли она стремилась в поисках своего палача? Чтобы он убаюкивал её на своем плече, чтобы усыпить и отнести в операционную, где спасет её от старости, от времени и смерти.
— В детстве папа брал меня с собой на охоту, — шепотом зароптала Рей осипшим голосом, все так же во власти чужих рук, ведущих её в танце. — Поначалу я боялась, но когда первый раз взяла в руки ружье и убила дичь собственным выстрелом, я почувствовала невероятный трепет — эйфорию. Чужая жизнь принадлежала мне. И только мне. Охотясь, я была по-настоящему счастлива. Наверное, каждый мечтает подержать в руках чужую жизнь. Но не каждый на это осмелится. И поэтому в какой-то мере я могу понять тебя. Убивая, нет… прости, бальзамируя, ты держишь чужую жизнь в собственных руках. Ты владеешь ей, а не бог, не судьба или смерть.