Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Тебе будет достаточно получить в свои руки мою жизнь, — пригладив спутавшиеся волосы на затылке, Акасуна заставил Рейко поднять голову.
Акияма вымученно улыбнулась и остановилась, прекратив движением невидимых нитей.
— Я тебя поняла, я все поняла, и другие поймут.
Сасори напрягся, непонимающе взглянув в одержимый взгляд серых глаз.
— Ты сдашься с чистосердечным, расскажешь правду, тобой заинтересуются тысячи психиатрических клиник! Твой случай ведь уникален!
Но Акасуна дернулся от её слов, помрачнев как предгрозовая туча, прорвавшаяся в ясный день. Рейко, нервно смеясь, развела руками,
— В суде тебя признают невменяемым, твое психическое состояние станет тебе спасением, тебя отправят в психиатрическую больницу! Тебя можно вылечить! Я лично буду выступать свидетелем на твоей стороне, чтобы тебя признали психически….
— Больным? — ядовито отчеканил Акасуна голосом полным горечи и, скривившись, отвернулся. — Ты ничем от них не отличаешься! Ты тоже считаешь меня больным! Ты смотришь на меня почти так же, как Нагато! А мне не нужна твоя жалость! Ничья!
Рей самозабвенно закачала головой, сделав шаг, но Акасуна оттолкнул её со всей силы, зарычав раненным зверем.
— Но это правда! Если ты не признаешь, что тебе нужна помощь, это лишь доказывает, что она тебе необходима! Ты ведь нонсенс в психиатрии, по твоей проблеме можно написать целую книгу, есть множество случаев, когда серийных убийц отправляли в психиатрические больницы, и они жили спокойно до самой старости!
Рассвирепевший Кукловод не в силах больше слушать оскорбления, ранящие его тщеславие, схватил Акияму и силой поволок в комнату. Не успевшая опомниться полицейская не сумела оказать сопротивление, Сасори швырнул её на кровать и, достав из шкафа цепь, приковал к ней. Рей схватилась за металлический ободок, сомкнувшийся на её запястье. Сасори пятился назад, смотря с неистовым гневом и высокомерием.
— Моя душа бессмертна, навеки сокрытая в едва уловимых тенях, запечатлённых на холстах смешанными красками. Я бессмертен, закован в тысячах разбитых губ, ласковых улыбок, печальных взоров уставших глаз, в раскрывшихся лепестках, заиндевелых чреслах на мгновение раскрывшихся крыльев бабочек. Я спрятан в уголках рам, наспех вырезанных паспарту. Я утонул в кляксе, нечаянно пролитой краски. Я везде и нигде. Вы будете смотреть на мои работы, даже не подозревая, что я смотрю на вас с той, другой стороны своего личного бессмертия. Я тот человек из будущих страшилок для ваших детей. Я вдохновение для психопатов, что попытаются присвоить себе мои лавры. Я пособие для будущих психологических исследований напыщенных ученых-психиатров, сидящих на антидепрессантах своих же коллег. Я эхо ваших нереализованных грез.
Разве смеет оценивать и судить картины тот, кто в жизни не держал кисти в руке? Художника может понять только художник, лишь жертва вдохновения и благоговения. Лишь тот, кто творит сам, может понять горечь страданий рождения произведения и экстаз, свободу полета души, что вырвала собственный кусочек, отдав её своему истинному дитя.
Истинное дитя, не подверженное времени и старению, уничтожению, смерти. Дитя, что переживет вас всех, странствуя сквозь века, из руки в руки, из взгляда во взгляд, из уст в уста. Миллиарды пальцев, оставивших свои отпечатки, и след моей души, оставшийся клеймом куда глубже — в вашей памяти, в ваших сердцах.
Я уже бессмертен. А можете ли вы сказать то же о себе?
Акасуна судорожно выдохнул после
Неспособная ответить Рейко смотрела с сожалением и горечью о своих словах, понимая, что только что плюнула в открывшуюся ей дверь, попав в самое сердце. И ни одно её слово не изменит положения.
— Если ты откажешься спустя сутки от моего предложения, я забальзамирую тебя и выставлю перед полицейским участком.
— Сасори!
Рей рванулась к захлопнувшейся двери, но цепь отдёрнула её обратно, и полицейская упала на колени, сотрясаясь в беззвучном рыдании. Даже не осознавая, что впервые произнесла его имя вслух.
Рейко лежала на боку лицом к окну, слушая тишину. Все краски сгустились в черные оттенки: чисто-черный, как погрязшая в пороке душа, сине-черный, как пустое небо над Токио, серо-черный, как вся её жизнь. Тишина не пугала, как пугала всегда, стоило Рейко остаться наедине с собой. Она устала бояться и смиренно ждала приговора, не в силах больше противиться чужой игре, в которую её затянули шахматной фигурой. Акияма считала, что готова умереть, но вопреки этому каждый раз вздрагивала от каждого шороха: вдруг утро уже наступило, и Кукловод пришел за ней, чтобы исполнить свое обещание.
Ей нужно лишь оказать сопротивление. Она сможет. Ведь однажды ей это удалось, так почему удача должна отвернуться сейчас? Может, потому что Рейко сама не была готова взять в руки нож. Взять оружие в руки значит быть готовым убить. Убить человека значит взять ответственность за его жизнь. А готова ли она к такой ответственности? С другой стороны, она может считать это убийством при исполнении, преступник оказал сопротивление, преступник попытался убить её — она защищалась.
Акияма решила оставить этот вопрос на волю импровизации этим утром. И она задремала. Совсем ненадолго, но достаточно, чтобы подскочить с постели, когда открыла глаза. Нет, в комнате все еще гуляли тени. Постель приняла обратно в объятья рухнувшее обессиленное тело. Полицейская судорожно провела ладонями по лицу, сделав глубокий вдох и выдох, и повернулась на другой бок, тут же обомлев.
Даже сквозь мрак она видела очертания лежащего на второй половине постели тела. От испуга Рейко дернулась назад, приподнявшись на локте, затаив дыхание. Будто боясь то ли спугнуть, то ли разбудить ночного гостя.
Пробившийся лунный свет оросил комнату, осветив замершее тело Рейко и возлежавшего спящего Акасуну Сасори. Акияма побледнела подобно застеленному облаками небу и попятилась назад, желая соскочить с кровати, но остановилась.
Он казался таким неестественным, ненастоящим, словно идеальная кукла, даже грудь не вздымалась, а веки не дрожали при глубоком сне. Быть может, просто очередная марионетка, которую в насмешку подбросил Кукловод?
Рейко протянула дрожащую руку, не прикасаясь, проведя вдоль неподвижной груди, поднялась к подбородку, осторожно поднесла ладонь к лицу, ища хоть какой-то признак жизни, точнее боясь его найти. Она так и застыла, не отрывая руки и взгляда от лика убийцы.
Рука дрогнула, и подушечки пальцев едва дотронулись до бархатной кожи, Акияма медленно отвела руку, но была тут же перехвачена цепкими пальцами, больно впившимися в её кожу. Рейко вскрикнула, дернувшись назад, но мертвая хватка не позволила ей этого.