Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Этот грузовик ведь числится за вашей галереей?
Акасуна Сасори, будучи самым молодым сотрудником галереи, окинул специальных агентов Сенджу меланхоличным взглядом, после чего лениво пододвинул фотографию с указанными номерами и ловко, не проронив ни слова, пробил их по базе данных, беспристрастным тоном подтвердив:
— Верно, этот грузовик из курьерской службы нашей галереи. Его владелец Хакодо Таро, — Сасори развернул ноутбук, предоставив возможность агентам ознакомиться с информацией.
Хаширама и Тобирама заговорщически переглянулись.
— Это он, — грубо фыркнул Тобирама и без лишних церемоний забрал распечатанное фото, кинувшись на выход.
Хаширама,
Агенты удалились под немигающим скрытым взглядом хищника. Ни один мускул не дрогнул на лице, когда Акасуна развернул ноутбук с изображенным темноволосым мужчиной, что не подозревал о своей причастности в живой игре марионеток.
В помещение, наполненное резким запахом краски, перебивающим смрад ацетона, пробились рождаемые новым днем лучи небесного светила. Блики света заиграли на безжизненных лицах, чей бесцельный взгляд застыл навек. Сломанные игрушки человеческих размеров ждали своей очереди, деревянные руки и ноги покоились на педантично чистом рабочем месте, где каждой детали или художественной утвари имелось свое место.
Залетевший в открытое мозаичное окно ворон перевернул стоящую на полу огненно-солнечную краску, испачкав аметистовые крылья. Ворон приземлился на мольберт, зычно закаркав. Утренний гость улетел, как только двери в мастерскую отворились, пропуская маэстро, что удостоил неожиданный бардак мимолетным взглядом и прощеголял мимо вереницы марионеток, безмолвно приветствующих мертвыми глазами и давящей тишиной. Акасуна поднял банку, поставив на стол к остальным краскам, кистям, грязными тряпками, смердящим незакрытым ацетоном. На соседнем столе в ряд стояли головы манекенов, украшенные различными париками, по центру находились открытая упаковка грима с использованной косметической кистью и небрежно брошенные линзы со склянкой художественной глины.
Не обращая внимания на лесного гостя, юный художник приступил к незаконченной работе, починив поврежденную марионетку. Кукла-Дейдара заняла свое почетное место рядом с остальными друзьями, в тишине отсутствующих слов поблагодарив за новую руку.
Покончив с мирскими заботами, Сасори вернулся к мольберту, на холсте которого горело живыми красками еще не завершенное дитя-цветок. Огненно-солнечные оттенки в контраст с пастелью. Мазки ложились как стежок за стежком. Полностью поглощенный творческой нирваной, художник не замечал, как утро сменяется днем, а день — вечером. Алые цветы украсили тело, реалистичность картины завораживала настолько, что казалось, если вечерний порыв ветра прорвется сквозь раму, то ветер развеет рыжие локоны на холсте. Снисходительным жестом Акасуа откинул кисть и рухнул в кресло, претенциозно оглядев свою работу, на уста легла легкая тень улыбки — художник был доволен плодами своего усердия.
Он завершил свой трофей, картину для личной коллекции, изображавшую живые произведения искусства, чью красоту он увековечил не только на холсте, но и на операционном мольберте. И сегодня Марико подарила свои лучи красоты прогуливающимся по парку зевакам. Теперь картина может смело отправиться к остальным работам. Но рано было расслабляться. Остался еще один свежий материал, что сейчас покоился в подвале коттеджа, построенного одним богачом, — экстравагантным ценителем искусства, у которого Сасори и выкупил его. Идеальное вдохновляющее и тихое место: ни шум города, ни выхлопные газы не смогут достать его цитадель вечности. До следующей памятной даты оставался слишком большой отрезок времени. С одной стороны на хвосте сидели спецагенты Сенджу, которые порядком успели достать его в прошлом году, когда маэстро лишь только упражнялся,
Как только он завершит свой ритуальный реквием, то уедет из Осаки, оставив своему хвосту очередную головную боль на полгода. Но для этого ему нужно завершить еще два произведения искусства, а значит, придется продержать материал в целости и сохранности на длительный срок и подыскать последний подходящий.
Под симфонию Бетховена Сасори в порыве болезненного вдохновения рисовал и рвал в клочья десятки черновиков для следующей работы, что раскроют красоту Акиямы Рейко в застывшей вечности.
«Она чистый холст. Идеальная глина, из которой можно слепить все, что угодно. Материал, из которого можно слепить как красоту, так и уродство. Но что мне выбрать? Что раскрыть в ней: девственность или же порочность этого мира? А что, если совместить впервые и то и другое в одном образце? Как инь и янь? И увидят ли то, что я хотел показать, невежественные глаза любителей художественного фастфуда? Снобы-самоучки, ничего не понимающие в искусстве. Мои работы приводят их в трепетный ужас, будто я какой-то Потрошитель. Какая разница? Умереть от старости, несчастного случая, болезни, просто по прихоти безумца и сгнить в могиле, словно выбросить неприглядный камень рубина в мусорку, не понимая его ценности, будучи невеждой? Или же отдать себя во имя искусства, идеи, сохранив себя в вечности. Их имена войдут в историю, а их нетронутую косой Смерти красоту смогут созерцать потомки из поколения в поколение.
— Я делаю им одолжение, они должны быть мне благодарны, а не называть меня монстром! — последнее предложение вырвалось рыком из-под маски.
Акасуна стоял на коленях посреди мастерской, прижимая к лицу алебастровую маску, из-за запятых которой смотрел разъярённый кукольный взгляд, он пытался вдавить ее, словно та могла слиться с его кожей.
— Ведь это ты их потрошила, а не я.
Но Кукла, напротив который он рухнул на колени, сжав руками тонкую искусственную шею, не проронила ни слова. Кукольные лазурные глаза не могли закатиться в предсмертном приступе удушья. Она все также испытывающе смотрела прямо.
Плечи дрожали снова и снова в безмолвном смехе, а из груди вырвался безумный хохот. Деревянные руки поднялись со скрипом механизма в плавном живом изгибе, ласково проведя по рукам художника.
Треск карканья разрезал рассекающее вереницей облаков небо. Черный ворон взлетел с опушки величественного дуба, устремившись к снопу ярких лучей солнца.
Пение леса успокаивало и обволакивало. Топот прытких ног хищника прошелестел у куста напротив, и ружье нервно направилось в сторону мелькнувшего оленя, что тут же исчез за кронами деревьев. Холодная крупинка пота скатилась по лбу и застряла в редких ресницах, обрамляющих льдинки глаз.
— Они чувствуют твой страх, — сетующе проскрипел мужской бас.
Голос отца заставил Рей опустить ружье.
— Запомни, Рей, никогда не показывай свой страх хищнику. Страх ранит глубже любого оружия.
— Но разве хищник не может напасть на меня? — непонимающе возразила Рейко, сморщив лоб.
Отец присел рядом с подростком, положив руки на плечи дочери.
— Верно, хищник будет выслеживать тебя так же, как и охотник хищника. Вопрос лишь в том, кто первым нападет.
Желтый огоньки глаз сверкнули из-за темноты крон.