Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Но никогда, Рейко, никогда не показывай страха. Страх притупляют твое сознание, высвобождая инстинкты вместо разума. Можно бояться лишь одного типа хищника.
— Какого?
— Раненого зверя, — слова бились учащённым сердцебиением в ушах. — Нет ничего страшнее раненого зверя, бьющегося в агонии.
Рейко выставила ружье вперед, прицелившись. Жертва, она же хищник, мелькнула в море зелени.
«Нет ничего страшнее раненого зверя».
Палец нажал на курок, лес разрезал залп выстрела с диким криком предсмертной агонии.
Скрип железной
«Но в каком состоянии находится мой зверь: в покое или в агонии?»
Дверь отворилась, пропуская неяркий искусственный огонек, отчего пленница зажмурила глаза, подтянув колени к груди, сморщившись и отвернувшись.
Огонь осветил тесное пространство в виде своеобразной камеры, что когда-то служило одной из подвальных комнат. Сырое, но надежное – отсюда нет пути к побегу. В углу стояло судно, в ногах девушки – нетронутая тарелка с пищей. Сасори осветил тщедушное исхудавшее тельце, что прикрылось руками от света.
— Почему ты не ешь? Я не могу вечно поддерживать тебя на капельницах, — беспринципно отчеканил безжизненный голос.
Рей знала, если она будет питаться, то её тело придет в форму, и он использует её в качестве материала. Первые дни она бездвижно лежала, молясь, чтобы безумец скорее убил её. Нет ничего хуже ожидания собственного приговора. Оно страшнее самой казни. Но, вопреки желанию, стоило услышать скрип двери, как Рей начинала молиться: «Не сегодня, только не сегодня. Если я не буду питаться, он не сможет использовать меня, и я продлю себе жизнь еще немного. Но если я буду питаться…».
— Если ты не прекратишь забастовку, я просто использую твои кости, это не проблема. Не думай, что таким образом продлеваешь свою жизнь. Скоро общество сможет оценить твою подругу по достоинству, и за это время к следующей дате я воплощу твою красоту в вечность.
«К следующей дате?» – Рей словно током ударило. Она осмелилась за столь долгое время вновь поднять взгляд на своего мучителя, не обращая внимания на режущий свет огня.
— К следующей дате? — вопрос вырвался хрипотцой, Рей зашлась кашлем.
Акасуна поставил свечу на пол и, подойдя к будущей кукле, что в страхе инстинктивно подалась назад к стене, вытащил принесенную бутылку, насильно залив влагу в горло, болезненно разжав челюсть.
— Что за следующая дата? — упрямо повторила Акияма, закашляв.
Сасори выпрямился, взгляд его стрельнул в сторону и сощурился.
— С чего ты взял? — в сторону произнес он.
— А?
Что это было? Художник точно произнёс вопрос в мужском роде, адресовав его в пустоту, подобная картина невольно вызвала мурашки, стоило на его устах всплыть усмешке и голове наклониться в другую сторону, словно подставляясь под манящий шепот.
— Что же, ты права.
В шоковом состоянии Рей оглядела правую и левую стороны от безумного гения, но никого не увидела.
«Он ведь
Но мысль оборвалась, стоило пронзительному мертвому взгляду вновь встретиться с её.
— Я использую твои кости. Хотя мой первый вариант лучше бы отразил вечность твоей красоты, но ты не оставляешь мне выбора.
Акияма самозабвенно закачала головой, чувствуя горький комок слез в горле. Она опустила взгляд на руки, покоящиеся на коленях, и тогда заметила, что на ней совсем другая одежда.
— Одежда… на мне ведь была моя одежда.
— Чему ты удивляешься? Художник должен поддерживать материал в пригодном состоянии. Безупречном и чистом, — тень Акасуны нависла над девушкой, что зарделась подобно маковому цветку.
Она по-глупому прикрыла тело руками, чувствуя, как горят щеки и уши от стыда. Она понимала, как глупо выглядит ситуация, ведь не о стыде нужно было думать сейчас. Её обнаженное тело не будет иметь никакого дела на операционном мольберте.
Источник света направился к выходу и погас вместе со скрипом дверного механизма, погрузив миф завтрашнего дня в тернии реальности.
«Но если я буду питаться, я смогу…»
Рука нащупала скромную порцию овощей.
Ласковый мелодичный голос эхом прокатился по крутой лестнице, ведущей к подвалу. Акасуна остановился, прикрыв глаза, прислушиваясь и смакуя непривычно живую мелодию. Песня доносилась из комнаты, где он хранил свежий материал долгие недели ожидания. Путь во мрак вела мелодия, что с каждым шагом становилась ближе и громче. Но скрип оборвал трель птицы в клетке, что тут же сжалась, подтянув колени к груди, пряча лицо от непривычного света.
Материал стал вести себя лучше. Рейко ела все, что ей приносили, и вела себя степенно и покладисто. Ему даже казалось, что в её смирении есть толика понимания. Может, она осознала, во имя чего будет принесено её тело?
— Завтра я увековечу твою красоту. Если есть пожелания, могу приготовить тебе то, что хочешь.
Но в ответ тишина, она всегда отвечала тишиной на все вопросы, касаемые её будущего, но отзывалась на другие темы, что иногда вызывало подозрения. Рейко была не прочь поговорить об искусстве, иногда Сасори застревал в дверях подвала, просто не в силах уйти. Ему было интересно с ней говорить, но каждый раз он ждал, что Акияма попытается усыпить его бдительность, чтобы прирезать осколком тарелки. Это было бы ожидаемо до тривиальности. Но никаких строптивых выходок за столь долгое время.
И вот впервые она заговорила о неизбежной судьбе.
— Я не подхожу, — не поднимая лица, заявила Рей.
— Что?
— Я не подхожу, — Рейко подняла полные серьезности бесцветные глаза, выпрямившись. — Ты сказал «увековечу твою красоту». Я некрасива и даже не симпатична. Я страхолюдина. Кому захочется смотреть на такое произведение искусства? — последние слова она почти прокричала, с возмущением и досадой усмехнувшись.
Но эмоциональный неплохо проигранный монолог лишь вызвал смех у безумного гения.