Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины
Шрифт:
Стремясь оздоровить церковную иерархию и сделать носителями «благодати святого духа» не невежд, корыстолюбцев, пьяниц и лицемеров, а тех, кто, отвечая идеалу священства, стал бы во всем по имени своему «светь мироу, соль земли, врачь болных, вожь слепых, наставникъ блоудящимъ, оучитель и светилникъ, око телоу церковьномоу» [639] , Владимирский собор запретил продажу церковных должностей и ввел «экзамены» для кандидатов: «да испытають ихъ потонкоу, аще житие ихъ чисто», что живут они в целомудрии, грамоте, человеколюбии и не «удручают челядь голодомъ, наготою, страдою насилье творя» [640] , с тем, чтобы отобрать достойных людей — «съмысльну и умьну, и мудру в учении книжнемь и тверезу въ всемь…» [641] .
639
Святительское поучение новопоставленному священнику. — РИБ, т. IV, стб. 108; см. также: Романов Б. А. Люди и нравы
640
Определения Владимирского собора. — РИБ, т. VI, стб. 80–81; см. также: Клибанов А. И. К характеристике мировоззрения Андрея Рублева, с. 97.
641
Предисловие к покаянию. — РИБ, т. VI, стб. 835; см. также: Клибанов А. И. Реформационные движения…, с. 32–34, 96.
Все эти новшества нашли адекватную форму выражения только к концу XIV в. Устремления целого века вылились в реорганизацию монастырской жизни на основе общежитийного устава. Осваивая огромные, обезлюдившие просторы русских земель, эти монастыри втягивали в систему средневековой цивилизации затерянные в «бездорожье» поселения. Устав этих экономически мощных ячеек феодальной системы хозяйства утверждал принцип личного «нестяжания». «Избранные» черноризцы в этих монастырях могли лично являть пример «смиренномудрия», книголюбия, служения ближним, отказа от всех земных благ и т. п. Этому личному «подвигу» экономическая мощь монастыря давала огромную силу общественного резонанса. Житийная литература нового направления в емких, четких, практически заостренных формулах подчеркивала внедряемые здесь нормы общественного идеала: «аще ли кто к кому прийти случается, ничто же в келий видети, разве иконы или книги» [642] .
642
Никольский Н. М. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII в. Т. I. Спб., 1897, с. 95.
Г. М. Прохоров в одной из своих работ обращает внимание на то, что в Восточной Европе в это время появляется новый тип общественного деятеля. Скрытый в «тиши» монастырской келий, погруженный в чтение «благовдохновенных книг», самоуглубленный и как бы отрешенный от всего земного он на самом деле представлял весьма активную общественно-политическую силу [643] .
Все многообразие историко-культурных тенденций, породивших этот тип общественного деятеля на Руси, все многообразие их характеров и судеб вобрала в себя русская трактовка палеологовского типа образов евангелистов, пишущих свои Евангелия.
643
См.: Прохоров Г. М. Исихазм и общественная мысль в Восточной Европе в XIV в. — ТОДРЛ, т. 23. Л., 1972, с. 97.
Различающаяся своими традициями, в зависимости от конкретной историко-культурной ситуации, национальная среда вкладывала в одни и те же иконографические схемы принципиально близкие, а иногда почти тождественные живописные принципы, методы и приемы. И эта разность конкретного исторического бытия породила в пределах заданной иконографической схемы разные характеры образов.
Византийская палеологовская миниатюра в лучших своих образцах отражала самоощущение целого ряда «образованнейших писателей и филологов, больших знатоков античной литературы, проявляющих живой интерес к древности», почитателей и переводчиков Аристотеля, Платона, Овидия, Цицерона и Цезаря, собирателей античных памятников, ярких творцов мощного движения неоэллинизма при первых Палеологах [644] . И в образах евангелистов обнаруживает себя вся мощь и энергия личностного начала в многообразии проявлений [645] (илл. 11).
644
См.: Лазарев В. Н. Феофан Грек…, с. 16–17.
645
См., например: Искусство Византии в собраниях СССР. Каталог выставки, М., 1977, № 989, 993.
В русских же памятниках этого круга выступает социально-активный идеал «умного делателя», того, кто «во всем по имени своему свет миру», «соль земли», «врач больных», «вождь слепых», «многорассуден и полезен зело».
В Евангелие Хитрово (ГБЛ, ф. 304, № 8657, Троицкая ризница) эти прекрасноликие, просветленные чистотой души и глубиной мысли образы евангелистов воспринимаются как «сосуды избранные» [646] смиренномудрия. В отличие от
646
Сравни: «яко сосудъ избранъ ми есть (Савлъ)». Даль В. Толковый словарь…» т. IV, с. 280.
647
Житие Сергия Радонежского. — В кн.: Древняя русская литература, с. 161.
В Морозовском Евангелии (ГММК, № 11056) образ евангелиста Луки получает несколько иной оттенок: на фоне лаконичных, несколько тяжеловесных архитектурных кулис, построенных в спокойном и устойчивом ритме, который может ассоциироваться с «незыблемостью» монастырских стен и келий, развивается ритмическая композиция «тишины» — духовной тишины, сосредоточенности, «бесплотной» легкости поступи (илл. 13). Это образ менее емкий, чем образы евангелистов Евангелия Хитрово, более земной, в нем есть нечто от идеала, выраженного приведенными выше словами: «ничто же в келий видети, разве иконы или книги».
Тема эта может быть развита очень широко, в богатстве и многообразии оттенков выражения. Здесь уместно привести еще только один пример: в Евангелии 1401 г. из Зарайска (ГБЛ, ф. 256, № 118, собр. Румянцева) миниатюры с евангелистами Марком и Иоанном представляют собой вольные копии евангелистов Евангелия Хитрово [648] , по упрощенному варианту композиционной схемы и стремлению к плоскостному решению форм. Обаятельной особенностью этих композиций является выраженная руссификация типов — это характерный для междуречья Оки и Волги склад ликов с некрупными чертами, широким лбом, гладко лежащими на круглой голове волосами, подстриженными «в скобку» [649] . Это уже провинциальный вариант темы, который свидетельствует о том, как жадно впитывала огромная Русь новые веяния, сутью своей отвечающие назревшим требованиям историко-культурного процесса. И вместе с тем сама быстрота этой реакции и ее характер свидетельствуют, думается, о том, что новые идеи, получившие осмысление и адекватную форму выражения в художественной Московской школе, обогащенной контактами с передовыми движениями греко-славянской культурной общности, имели истоки свои в глубинной народной среде.
648
См.: Лазарев В. Н. Феофан Грек…, с. 84.
649
«Стрижка в скобку, русская, обрубом на лбу и другим обрубом под ухо, вокруг головы». — Даль В. Толковый словарь… т. IV, с. 200.
В. А. Плугин
Тема «Троицы» в творчестве Андрея Рублева и ее отражение в древнерусском искусстве XV–XVII вв.
Идейный замысел «Троицы» Андрея Рублева и характер его художественного воплощения можно понять только в контексте переживавшейся тогда Русью исторической эпохи. Появление рублевской иконы явилось результатом огромных сдвигов в национальном самосознании, способствовавших объединению русских земель под московскими знаменами. «Троица» Рублева — олицетворение того, что привело на Куликовскую битву «великую русскую рать». Жертвенная любовь, воспетая впоследствии Рублевым, в 1380 г. сплотила его старших современников — от Дмитрия Донского до Юрки-сапожника.
В художественном наследии Рублева «Троица» должна занять свое место как единственное дошедшее до нас воплощение мастером тринитарной темы, как звено в утраченной цепи памятников, отражавших творческий поиск художника. Только такой подход, на наш взгляд, соответствует истине и помогает увидеть произведение «стереоскопически», глубже понять его особенности. Возникает проблема хотя бы частичной реконструкции утраченных звеньев.
Одним из ранних вариантов «Троицы» Рублева мог быть прототип тверской иконы конца XVI в. (так называемая «Затьмацкая Троица») [650] . Другие прослеживаются по многочисленным репликам XV–XVIII вв., которые обычно считают вольными копиями знаменитой рублевской «Троицы».
650
См.: Плугин В. А. Утраченные произведения Андрея Рублева (иконографический прототип «Затьмацкой Троицы»). Доклад, прочитанный 20 декабря 1977 г. на заседании сектора древнерусского искусства ВНИИ искусствознания.