Культурное наследие русского зарубежья в диалоге цивилизаций XV – начала XX веков
Шрифт:
Парсуна Ивана Грозного. Национальный музей Дании. Копенгаген.
Именно в это время в Московской Руси зародилось такое понятие как «невозвращенец», что было связано с развитием практики отправки русских людей в другие страны на учебу или работу, после чего многие из них обратно на родину не возвращались, например, сын главы Посольского приказа А. Л. Ордина-Нащокина. Однако еще за сто лет до этого Иван Грозный направил нескольких московских людей на учебу в Европу, затем Борис Годунов «послал 18 молодых Боярских людей в Лондон, в Любек и во Францию учиться языкам иностранным», из которых ни один не вернулся домой [105] . И причина этого, скорее всего, заключалась не в прельщении западным образом жизни, а в страхе перед невежественными кругами правящего слоя Московии, считавшими, что «кто по-латыни учился, тот с правого пути совратился», подлежит суду, а затем и суровому наказанию [106] .
105
Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 1043, 1082; Пекарский П. Известие о молодых людях, посланных Борисом Годуновым для обучения наукам в Англию в 1602 году. СПб.: Тип. Академии наук, 1867. – 6 с.; Арсеньев
106
Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. III. Курс русской истории. Ч. III. М.: Мысль, 1988. С. 266.
Потерпев неудачу с отправкой русских людей на учебу за границу, Борис Годунов решил в Московии «завести школы и даже университеты, чтобы учить молодых россиян языкам европейским и наукам; в 1600 году он посылал в Германию немца Иоанна Крамера, уполномочив его искать там и привезти в Москву профессоров и докторов», которые, обрадовавшись этой вести, писали ему в 1601 году: «Ваше Царское Величество хотите быть истинным отцом отечества и заслужить всемирную бессмертную славу. Вы избраны небом совершить дело великое, новое для России: просветить ум Вашего народа несметного и тем возвысить его душу вместе с государственным могуществом, следуя примеру Египта, Греции, Рима и знаменитых держав европейских, цветущих искусствами и науками благородными», однако, по утверждениям Карамзина, данное важное намерение не исполнилось «от сильных возражений духовенства, которое представило царю, что Россия благоденствует в мире единством Закона и языка, что разность языков может произвести и разность в мыслях, опасную для церкви; что, во всяком случае, неблагоразумно вверить учение юношества католикам и лютеранам»; тогда, «оставив мысль заводить университеты в России, царь… звал к себе из Англии, Голландии, Германии не только лекарей, художников, ремесленников, но и людей чиновных в службу», а в 1601 году «с отменным благоволением принял в Москве 35 ливонских дворян и граждан» [107] . Однако в отношении своих подданных Борис Годунов ввел правовой запрет на «уход в иные земли», зафиксированный в новой форме присяги (клятвы) на верность, которая требовала «не изменять царю ни словом, ни делом, не помышлять на его жизнь и здоровье… и не уходить в иные земли». Но «не уходить» уже не получалось, особенно в начавшуюся на исходе его правления Смуту, которая предваряла Новое время, заставлявшее Русь отказываться от замкнутости и обособленности в пользу интеграции и открытости внешнему миру.
107
Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 1082–1083.
Смута начала XVII века стала рубежной вехой в русской истории. Впервые со времен Киевской Руси ее участники поставили вопрос о политических правах народа и его отдельных сословий (кроме холопов), а также правах, ограждающих личную свободу подданного от произвола власти, гарантированных и охраняемых законом, в том числе праве свободного передвижения, что было отражено в договоре 4 февраля 1610 года о признании московским царем королевича Владислава IV: «каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет» [108] . И хотя потом, 17 августа 1610 года, в договоре о присяге на верность Владиславу эта статья была вычеркнута как опасная для устоев отечества, она уже прочно вошла в сознание активной части населения, для которой свобода выезда и въезда играла важную роль в международной политической, торговой, образовательной и культурной деятельности.
108
Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. Ш. Ч. Ш. С. 39–40.
Так, в 1609 году студентом Кембриджа стал уехавший из Московии на учебу в Англию Никифор Алферович Григорьев, который спустя три года получил степень бакалавра, а в 1615 году и магистра. Желая как можно быстрее ассимилироваться в Европе, он изменил свое имя на Никифер Алфери (Alphery) и «прожил в Англии всю жизнь, пока не умер в 1668 году» [109] . В Кембридже с 1617 года учился и «другой русский – Иван Иванович Алмазенов, сын переводчика из Иностранного приказа», который «также сменил имя, превратившись в Джона Элмсона» и после Англии «продолжил изучать медицину во Франции и Италии в 1629 году» [110] , став к этому времени уже полноправным европейцем.
109
Шестаков В. П. Интеллектуальная история Кембриджа. М.: Рос. Ин-т культурологии, 2004. С. 132.
110
Там же.
В XVII веке курс на изоляцию Московской Руси все явственнее вступал в противоречие с интересами развития страны и народа, неудивительно поэтому, что 19 февраля 1629 года новгородский воевода Д. М. Пожарский получил предписание не чинить приезжавшим на Русь иностранцам каких-либо препятствий, велеть «их учить русской грамоте на посаде церковным дьячкам» и отпускать домой без предварительного запроса и разрешения на то правительства, как было раньше [111] . Так в 1659–1666 годы на царской службе в Московии находился доктор медицины Самюэль Коллинс (Collins Samuel), затем отстранившийся от дел и через год с похвальным аттестатом и подарками уехавший к себе в Лондон. Там после смерти Коллинса в 1671 году была издана его книга в форме «письма к другу» о русской жизни при царе Алексее Михайловиче, которая потом неоднократно переиздавалась в Европе, но в России была переведена на русский язык и опубликована лишь в середине XIX века под названием «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. Сочинение Самуэля Коллинса, который девять лет провел при дворе московском и был врачом царя Алексея Михайловича» [112] .
111
Савич Н. Г. Из истории русско-немецких культурных связей в XVII веке (Немецко-русский словарь-разговорник Г. Невенбурга 1629 г. // Исторические записки. Т. 102. М.: Наука, 1978. С. 250.
112
Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. Сочинение Самуэля Коллинса, который девять лет провел при дворе московском и был врачом царя Алексея Михайловича / пер. П. В. Киреевского. М., 1846. См. также: Богданов А. П. О рассуждении Самуила Коллинса // Естественнонаучные представления Древней Руси. М.: Наука, 1988. С. 204–208.
В 1661 году Московскую Русь с дипломатической миссией посетил австрийский дипломат, посол императора Леопольда I Августин Мейерберг (Augustin Meyerberg или Mayerberg). В ходе поездки он составил два донесения («Relation der Keiser») от 12 июня 1661 года и 27 мая 1662 года, а по завершении московского путешествия дал подробное его описание, к которому приложил латинский перевод Соборного уложения царя Алексея Михайловича («Statuta Moschovitica») и сборник чертежей и зарисовок с натуры, что превратило материалы Мейерберга в ценные источники по русской и западноевропейской истории. В конце XVII века они были переведены с латыни на французский и итальянский языки и опубликованы в Лейдене (1688) и Неаполе (1697), затем, в 1820 году изданы в Берлине на немецком языке библиофилом Б.-Г. Вихманом (Wichmann) в «Собрании неизданных рукописей по древней истории и сведений о русском царстве» [113] . В России материалы Мейерберга стали доступны в 1827 году благодаря Ф. П. Аделунгу, издавшему в С.-Петербурге на немецком и русском
113
Sammlung bisher noch ungedructer kleiner Schriften zur "alteren Geschichte und Kentniss des russischen Reichs. Berlin, 1820. – 340 S.
114
Материалы иностранные. Путешествие в Московию барона Августина Майерберга // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1873. Кн. 3. С. I.
Вид на Кремль со стороны Красной площади. Фрагмент рисунка из альбома Мейерберга.
Эти слова ученого в то время, однако, остались без внимания. Лишь полвека спустя к материалам Мейерберга возник научный интерес и они были изданы: в «Чтениях» Императорского Общества Истории и Древностей Российских за 1873 и 1882 годы [115] ; отдельной книгой 1874 года «Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена императорского придворного совета и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу, в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом» [116] ; в 1903 году как «Альбом Мейерберга. Виды и бытовые картины России XVII века», который содержал «карту пути цесарского посольства 1661–1662 годов» и фотографии со всех 250 подлинных рисунков собрания Мейерберга, хранившегося в Дрезденской Королевской библиотеке, что позволило в полной мере оценить их уникальность [117] . Как отмечал, например, К. Бестужев-Рюмин, «драгоценное собрание это – одно из лучших пособий для изучения русских древностей» [118] .
115
Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1873. Кн. 3; Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1882. Кн. 4.
116
Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена императорского придворного совета и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу, в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом. М.: Университетская типография, 1874. – 260 с.
117
Альбом Мейерберга. Виды и бытовые картины России XVII века. СПб.: А. С. Суворин, 1903. – 191 с.
118
Там же. С. IX.
Часы на Спасской башне Московского Кремля. Рисунок из альбома Мейерберга, который писал: «Таковы главные часы, к востоку, на Фроловской башне, над Спасскими воротами, близ большой торговой площади или рынка, возле дворцового моста. Они показывают часы дня от восхождения до заката солнечного. В летний солнцеворот, когда бывают самые долгие дни, часы эти показывают и бьют до 17, и тогда ночь продолжается 7 часов. Прикрепленное сверху на стене неподвижное изображение солнца образует стрелку, показывающую часы, означенные на оборачивающемся часовом кругу. Это самые большие часы в Москве. Кроме них имеются еще одни громко бьющие часы, в замке Кремлевском, по другую сторону, на Москве-реке; других же мелких нет. Русские разделяют сутки вообще на 24 часа и считают часы по присутствию или отсутствию солнца, так что при восходе солнца часы бьют 1, через час 2 и так далее до самого заката. Равным образом начинают счет с первого ночного часа и продолжают до наступления дня» [119] .
119
Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена императорского придворного совета и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу, в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом. М.: Университетская типография, 1874. – 260 с.
Важным дополнением зарубежных свидетельств о Московии являются материалы русских дипломатический миссий и посольств, направлявшихся московскими правителями в другие страны [120] . «Посольские дела» представляли собой либо самостоятельные документы и сочинения типа «статейных списков» (отчетов), либо источники, инкорпорированные в иностранные произведения на русскую тему, как, например, упоминавшийся уже трактат австрийца Иоганна Фабри «Религия московитов», или «Книга о посольстве Василия Великого, Государя Московского к папе Клименту VII, в которой с особой достоверностью описано положение страны, неизвестное древним, религия и обычаи народа и причины посольства», изданная в 1525 году итальянцем Паоло Иовием или Джовио (Paolo Giovio) по материалам его бесед с русским «послом Деметрием Эразмием» – Дмитрием Даниловичем Герасимовым.
120
См.: Путешествия русских послов XVI–XVII вв.: статейные списки / отв. ред. Д. С. Лихачев. – М.: Л., 1954. – 491 с.; Алексеев М. П. Англия и англичане в памятниках московской письменности XVI–XVII вв. // Учен. зап. ЛГУ. Сер. ист. наук. Вып. 15. Л.: ЛГУ, 1946. С. 43—109; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XIIXVII вв. М.: Наука, 1973. – 476. Он же. Что знал Посольский приказ о Западной Европе во второй половине XVII в. // История и историки. М.: Наука, 1966. С. 89—129; Брикнер А. Г. Русские дипломаты-туристы в Италии // Русский вестник. 1887. № 3, 4, 7.
Ценнейшим артефактом этой книги был чертеж Московии 1525 года, который имел своим прототипом древнейший русский государственный чертеж Московии 1497 года, известный по изданию Энтони Дженкинсона (Anthony Jenkinson) 1562 года, а также чертеж объеденных вокруг Москвы княжеств 1523 года, легший в основу опубликованной в 1613 году Гесселем Герритсом (Hessel Gerritsz) «Карты Русии» [121] . Как из всего этого видно, интерес к молодому Московскому государству со стороны зарубежных стран был очень велик, поэтому приведенная Иовием в своей книге 1525 года «Карта Московии, составленная по рассказу посла Димитрия и многим добавлениям» была одновременно издана венецианским картографом Баттиста Аньезе (Battista Agnese), который позже включил ее в свой рукописный атлас, а в 1526 году ее использовал Сигизмунд фон Герберштейн, наконец, четверть века спустя известный картограф Джакомо Гастальди (Giacomo Gastaldi) на ее основе создал «Новую карту Московии», опубликованную в 1548 и в 1561 годы [122] .
121
Рыбаков Б. А. Новооткрытая карта Московии 1525 г. // Отечественные архивы. 1994. № 4. С. 3.
122
Там же С. 38; Старков В. Ф. Описание карты 1525 г. // Отечественные архивы. 1994. № 4. С. 8—15.