Кузьма Минин на фоне Смутного времени
Шрифт:
В более поздней соборной грамоте 1613 г. высшего российского духовенства, адресованной Строгановым, указывалось, «как царского величества стольник и воевода князь Дмитрей Михайлович Пожарской учал сбираться с ратными людми идти под Москву, на польских и литовских людей, и вы все православные христиане в те поры ему, да выборному человеку ото всего Московского государьства Кузме Минину, денгами и всякими запасы на ратные люди подмогали и к нему безпрестани присылали, и тем ратных людей против польских и литовских людей воздвигли и охрабрили…»{474}. Митрополит Казанский Ефрем, митрополит Ростовский и Ярославский Кирилл, архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын и другие церковные иерархи, подписавшие грамоту, с укоризной пеняли на то, что «московские гости и торговые люди наперед сего пожалели малого и ратным людем на жалованье денег не дали, и они, за грех всего православного християнства,
В Житии архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия Зобниновского повествуется о рассылке троицких грамот в 1611 и 1612 гг. «на Рязань, и на Север, и в Ярославль, и в Нижней Новгород князю Димитрею Михайловичи) Пожарскому и х Кузме Минину, и в понизовские городы, и ко князю Дмитерю Тимофеевичю Трубецкому, и к Заруцкому под Москву…»{476}. В хронографе, который был составлен в царствование Алексея Михайловича, рассказывается, как «Дмитрей Тимофеевич Трубецкой да князь Димитрей Михайлович Пожарской, да нижегородец выборной посацкой человек, Козма Минин паки собравшеся со многим руским воиньством приходят к царствующему граду Москве на изгнание безбожныя латиносродные литвы, и осадиша литовских людей в Москве…»{477}.
Уже к весне 1612 г. за Мининым закрепилось звание «выборный человек всею землею», которое, конечно, считалось значительно выше уровня земского старосты Нижнего Новгорода. Тем не менее имя Кузьмы Минина отсутствует в ряде документов первой половины 1612 г., исходивших от Второго земского ополчения. Например, в грамоте, отправленной из Нижнего Новгорода на Вычегду, перечисляются только «Дмитрей Пожарской, Иван Биркин, Василей Юдин»{478}. Вместе с тем «выборной человек Козма Минин» упоминается в грамоте Д. М. Пожарского в северские города (июнь 1612 г.){479}.
Услышав весть о посылке в начале 1612 г. И. М. Заруцким казаков в Суздаль и Ярославль, Минин и Пожарский сразу же направили туда нижегородские отряды ратных людей, а вскоре в конце февраля — начале марта и сами во главе всего ополчения двинулись через Балахну и Кострому к Ярославлю, где им предстояло провести более четырех месяцев{480}. Там сформировалось новое правительство — Совет всея земли, одним из руководителей которого стал К. Минин. При нем создавались приказы — Поместный, Посольский, Разрядный, велась дипломатическая переписка, готовился поход на Москву. Совет всея земли пополнялся новыми людьми — представителями титулованной знати, служилого дворянства, белого духовенства, горожан, черносошных и дворцовых крестьян. Фактически Ярославль стал на время политическим центром страны.
И в Нижнем Новгороде, и в Ярославле, и чуть позже в Москве у руководителей Второго земского ополчения нередко возникали проблемы, связанные с местническими порядками. Цеплявшиеся за них чванливая титулованная аристократия и служилое провинциальное дворянство проявляли недовольство тем, что во главе такого важного государственного дела стоит человек низкого социального происхождения, простой мясоторговец из Нижнего Новгорода. Да и происходившему из обедневшего княжеского рода Д. М. Пожарскому приходилось мириться с десятым местом в перечне лиц, от имени которых исходили обращения и прочие документы «Совета всея земли». Но, идя на формальные уступки, Пожарский и Минин по-прежнему держали в своих руках управление всеми делами (как военными, так и гражданскими). Под их руководством последовал поход Второго земского ополчения на Москву, разгром у ее стен 22–24 августа 1612 г. польского войска гетмана Ходкевича, объединение двух земских ополчений и освобождение в начале ноября Кремля от интервентов и их пособников.
Вечером 21 августа Ходкевич, подойдя к столице России с запада, занял первоначально Поклонную гору. Его войско, спешившее на помощь осажденному польско-литовскому гарнизону Москвы, насчитывало от 12 до 15 тысяч человек (в их число входили и 4 тысячи запорожских казаков атамана Ширая); при нем был огромный обоз с провиантом. У засевших в центре Москвы поляков запасы продовольствия были практически исчерпаны, и их надежды на продолжение борьбы были связаны только с прорывом Ходкевича. Утром 22 августа Ходкевич, переправившись через Москву-реку у Новодевичьего монастыря, напал на отряды Второго земского ополчения, которым под сильным натиском противника пришлось передвинуться к Арбатским и Чертольским воротам Белого города{481}. Попытка поляков оказать поддержку наступавшему Ходкеви-чу путем вылазки из Кремля потерпела неудачу. А к Минину и Пожарскому подоспели из Замоскворечья пять конных сотен. К ним присоединилось столько же казаков из Первого земского ополчения. Сражение продолжилось с новой силой. Ходкевич, вынужденный отступить обратно к Поклонной горе, в ночь на 23 августа отправил на прорыв к Китай-городу и Кремлю отряд из 600 воинов и обоз из 400 возов, которых, однако, отогнали ополченцы. 23
24 августа Ходкевич стал решительно оттеснять ратников Второго ополчения, но руководитель Первого ополчения князь Д. М. Трубецкой не поспешил к ним на помощь. Тогда, согласно Псковской 1-й летописи (список Оболенского), «христолюбивей Козма прииде в полк князь Дмитреев Трубецкого, и начат со слезами молити ратных о любви, да помогут друг другу, и обещеваше им великие дары»{482}. Вот как в более пространной форме передает обращение «добромысленного» Кузьмы Минина к казакам Трубецкого автор «Повести о победах Московского государства»: «Той бо Козма видев их на другой стране реки Москвы стоящих и не помогающих. Он же, поезжай по брегу Москвы-реки, со слезами вопияше к ним, рекуще сице: «О братие, христианстии народи! Видите велию помощь божию православному и богособранному воинству христианскому и победу на противных врагов и разорителей православной христианской вере и святых божиих церквей, на полских людей. А вы, праздны стояще, кую честь себе получите и кую славу обрящете, единоверным помощи учинити не хощете, и божию помощь учинити не хощете, и вражде-злобе работаете? Ныне бо от единоверных отлучаетеся, впредь к кому прибегнете и от кого себе помощи чаете, презревше велию сию помощь божию православным Христианом на супостаты Московскаго государства?»{483}. Увещевания Минина и присоединившегося к нему келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына подействовали{484}.
Объединившись, «яко лвы ревуща», конные и пешие отряды из двух ополченческих ратей двинулись против польско-литовских интервентов. Весь день на окраинах Москвы не прекращались ожесточенные схватки, гремели пищальные выстрелы, раздавался лязг холодного оружия. В решающий момент сражения на исходе 24 августа Минин, согласно Новому летописцу, сам показал воинскую доблесть: «Дню же бывшу близко вечера, Бог же положи храбрость в немощнаго: приде бо Кузма Минин ко князю Дмитрею Михайловичю и просяще у нево людей. Князь же ему глаголаше: «емли ково хощеши». Он же взя рохмистра Хмелевскаго да три сотни дворянския, и перешел за Москву реку, и ста против Крымсково двора. Тут же стояху у Крымсково двора рота Литовская конная да пешая. Кузма же с теми сотнями напустиша впрямь на них. Они же быша Богом гонимы и, помощию Пречистые Богоматери и Московских чюдотворцов, не дождався их, побегоша к табарам Хаткеевым, рота роту смяху. Пехота же, видя то, из ям и ис кропив поидоша тиском к табарам. Конныя же все напустиша. Етман же, покинув многие коши и шатры, побежа ис табар. Воеводы же и ратные люди сташа по рву древяного города, коши же и шатры все поимаша». Охваченные наступательным порывом ополченцы хотели даже преодолеть ров, но были остановлены военачальниками, говорившими, что «не бывает на один день две радости»{485}.
В результате неожиданной и дерзкой атаки трехсот с лишним русских воинов под командованием Минина и Хмелевского в направлении Крымского двора разгромленная польско-литовская рота обратила в паническое бегство и основные силы Ходкевича, отошедшего к Донскому монастырю, где интервенты в ожидании нового натиска ополченцев провели бессонную ночь, не распрягая даже лошадей. Утром следующего дня, 25 августа, прославленный литовский гетман, потерявший значительную часть обоза и около полутора тысяч воинов, вынужден был отступить от Москвы. А ратники двух земских ополчений уже совместными усилиями продолжили осаду центра столицы России, где упорно оборонялся польско-литовский гарнизон, оставшийся практически без запасов продовольствия.
После этой блистательной победы началось организационное объединение двух земских ополчений. Когда Трубецкой предложил Пожарскому и Минину проводить совещания в его лагере, предводители Нижегородского ополчения, помнившие о судьбе воеводы Прокопия Ляпунова, отказались, опасаясь «казачья убойства». В конце концов, договорились съезжаться, чтобы заниматься общим «земским делом», на нейтральной полосе, у реки Неглинной{486}.
В конце сентября 1612 г. в ответ на предложение о капитуляции шляхтичи, командиры польско-литовского войска, пренебрежительно относившиеся к простолюдинам, входившим в состав русских земских ополчений, писали: «…Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда легче будет…»{487}. По иронии судьбы, не пройдет и двух месяцев, как спесивым шляхтичам придется, забыв о гоноре, сдаваться на милость победителей, в том числе бывшего нижегородского торговца Кузьмы Минина.