La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
Меня упрашивать не надо, я тут же разрываю и сдираю на давая тряпке шансов на вторую жизнь. Затем подхватываю ее под задницу и заставляю своими ногами обвить меня.
— Вот так! — сильно упираюсь пахом ей в благожелательно настроенный лобок. — Обними-ка меня, душа моя. Просто и-д-е-а-л-ь-н-о! — в ухо ей говорю.
Ольга слабо стонет, зато руками орудует мощно. Она скребет с ожесточением по моим плечам, словно хочет заготовленной участи избежать.
— Леша, господи, погоди. Это как-то… — шипит с закрытыми глазами, — что мы здесь творим?
Да плевать! Нам хорошо и это главное.
—
Ну очень послушная одалиска, которой по два раза не надо повторять! Пока жена сопит и выполняет, я бесконечными поцелуями жалю ее кожу и облизываю неосторожно зубами потревоженные места.
— Прекрати это. Стоп, Смирнов. Неприятно, не хочу так, — выкручивается и пытается ногами на пол стать. — Отпусти же… Смирнов! — кричит мне в ухо.
— Замолчи! — рычу, не прекращая «неприятных» поцелуев. Перехватываю ее удобнее и еще сильнее впечатываю женский позвоночник в стену.
— Мне больно! Ай! — верещит, царапается и выдирается — и все одновременно. — Это грубо… Не хочу! Нет!
А вот это всегда срабатывает четко!
— Вот же стерва! — шиплю ей в шею и застываю, словно получил приказ.
— Смени-ка гнев на милость, и давай помедленнее, — задыхаясь, начинает говорить. — Тебя что-то беспокоит, да? И ты на мне срываешься? Что случилось, Алексей?
Видимо, я плохо спал — уже которую ночь подряд, — но ей об этом знать не надо. Такая муть мне снится, если честно, что людям боязно рассказать: то мы всей семьей на круизном лайнере, осуществляя кругосветку, тонем; то она, моя жена, агонизируя, погибает на больничной койке, жутко изгибаясь телом и прощаясь со мной душой; то Сергей орет, взывая к долбаной справедливости, которой он всегда лишен; то я ногтями его безжалостно терзаю, то его Женька горько плачет и о чем-то заклинает всех нас; то моя Даша, мой любимый Царь… Черт! А это самый страшный сон, душа моя! Об этом матери вообще лучше не сообщать.
Наша Дашка сильно кровью истекает. Детка страшно умирает, но с улыбкой на лице и с какой-то конченой надеждой в глазах молчит проклятой рыбой, не произнося ни звука, наслаждается тем, что знает и до гробовой доски намерена хранить. О помощи не просит, даже не протягивает руку и не зовет меня, лишь застывшим взглядом рассматривает свою стекающую на пол кровь, а затем, мерцая образом, куда-то исчезает.
Один раз мне приснился Ярослав…
Там все было очень прозаично. Он разбился на своей машине и ушел, оставив Дашку мужней сиротой. Хрень какая-то! Я никогда не страдал так называемым собачьим чутьем, но тем не менее. Каждый раз просыпаюсь в холодном поту и от недостатка воздуха почти задыхаюсь и хриплю:
«К чему все это? Твою мать, к чему?».
— Нет! С чего ты взяла? — поднимаю руку, чтобы прикоснуться к гладенькой щеке. Пальцами трогаю ее румянец, подушечками песочу кожу, затем прикладываюсь губами и добавляю к ласке свой язык. — Где было больно, душа моя? — как маленького ребенка отвлекаю.
— Что происходит, Лешка? — Ольга снова выгибается и крутится на моих руках.
— Ничего! Все очень хорошо, — отстраняюсь и лукаво ей подмигиваю.
— Уверен? — серьезно задает вопрос.
—
— Идем домой, — она дергает ногами и умудряется их опустить на землю. — Даша с Ярославом приедут с минуты на минуту, а мы тут разгулялись…
— Дети взрослые, прекрасно понимают, что нас могло задержать. Оль… — все-таки застегиваю брюки и ремень, затем наклоняюсь к ней и заново терзаю шею цепочкой легких поцелуев. — Я успокоился и буду очень осторожен.
— Стоп! — обхватывает мою голову и убирает от себя. — Довольно! Плотское продолжим после.
— А когда? — вынужденно отстраняюсь и даю ей больше места для маневра.
— Этой ночью, вероятно. А впрочем, — прикасается кончиком указательного пальца к моему носу, — посмотрим на твое сегодняшнее поведение. Близость с женой, Смирняга, надо заслужить. В твоем случае, конечно.
Ну все, граждане, пиздец!
— Мать, а доживу ли я до того великого дня, когда постель с тобой перестанет быть наградой за, так называемую, «манеру себя по-человечески держать»? — изображаю на лице вселенскую печаль, кривляюсь и даже старой псиной подвываю.
— Тишина! — манерно прикладывает палец к своему носу, затем присаживается и подбирает разорванные трусы. — Я так понимаю с понятиями «аккуратность» и «бережливость» мой муж по-прежнему не дружит. Леш, в самом деле… — даже немного возмущается. — Так и не научился женское белье снимать?
— Наш уговор был исключительно на платье, — осматриваю Ольгу со всех сторон. — К общему виду вопросов как бы нет. Все швы и пуговицы на нужном месте, а там у тебя, — вытаскиваю маленькую тряпку из ее рук, комкаю, формирую «мячик» и засовываю теперь уже абсолютно бесполезный предмет дамского исподнего белья к себе в карман, — пусть хорошо проветрится. И для твоего интимного здоровья полезно. В конце концов, на улице начало лета, так что киской не замерзнешь. Перебирай шустрее ножками и бедра не сжимай. Помни об обещанной ночной постели с мужем…
Жена демонстративно подкатывает глаза:
— Да ты пошляк, Алеша. В этом весь Смирняга, да? Все нипочем! — Оля прыскает от смеха и продолжает строить из себя женщину совсем не легкого поведения. — Ты хоть бы постыдился, что ли. Ей-богу… Разврат! Кругом один разврат! В твои-то годы… Боже-Боже…
— И твой голый зад, — подмигиваю и с пошленькой улыбочкой облизываю губы.
— Лешка! — в ответ жена шипит и угрожающе выставляет перед моим носом пальчик.
— Спокойно, мать. Держи себя в руках. Настраивайся на продолжение, которое я намерен заслужить, — давлюсь словами, останавливаюсь, прокашливаюсь и серьезно продолжаю говорить. — Хочу, чтобы ты знала, одалиска…
— Угу? — удивленно поднимает бровь.
— Я буду очень стараться вести себя хорошо, — похлопываю ладонью по женской попе. — М-м-м, орех, по-видимому, поспел, трещит, поскуливая просится на порку? Вообще без проблем. Зашибись! Я…
— Ты замолчишь? — вертится и со своих ягодиц пытается сбить мои бессовестные руки.
— Все-все! Ты это… — кивком указываю ей на волосы. — Как-то причешись, что ли? А то вид растрепанный. Невооруженным глазом становится все очевидным…
— Господи! Смирнов! — почти визжит.