Летние дни в замке Оберн
Шрифт:
не хотела, чтобы я уезжал так далеко, но отец был горд. Он своими руками собрал мои
сумки.
– И как часто ты видишься с ними теперь, когда ты здесь?
– Я в Оберне лишь несколько месяцев. На праздник солнцестояния собираюсь съездить
к ним на несколько дней.
– Не скучаешь по семье? Не спрашиваешь себя, что, если придется провести всю жизнь
вдали от них?
– Ну, пока нет, – ответил Родерик. – Но еще все свежо и ново. Я знал многих
сумасбродных
повзрослевшими мужчинами и говорили: «Больше никаких скитаний». Полагаю, такое
может произойти и со мной. Но пока я все еще смотрю на мир вокруг широко открытыми
глазами.
– Говорят, многие люди не понимают, пока не становится слишком поздно, что для них
дорого, – сказала Элисандра. – И слишком поздно осознают, что упустили то, что хотели
больше жизни.
– Полагаю, я все еще не понял, что для меня так важно, – задумчиво произнес он. – А
вы? Что для вас самое драгоценное во всем мире?
Ее голос был таким тихим, что я едва уловила ее слова:
– Моя сестра. Самое драгоценное ты держишь в своих объятиях.
Следующую неделю я провела, выздоравливая у себя в комнате, хотя мне это казалось
чрезмерным. Можно подумать, я чуть не отправилась на тот свет, а не глупо свалилась с
лошади. Даже леди Грета, которую по-настоящему не волновало, жива я или мертва,
настаивала, чтобы я лежала в постели и не оставалась одна.
Несмотря на смущение от происшествия и то, что в иные дни казалось, будто моя
голова никогда не прекратит болеть, должна признаться, я наслаждалась последовавшим
вниманием. Установившийся за неделю порядок был простым и потакал моим желаниям.
Я лежала в постели, пока не приходила Крессида и приносила поднос с яствами, которые
должны были соблазнить и инвалида: яйца всмятку, пирожные с кремом и порезанные
фрукты. Отставив поднос в сторону, она брала меня за подбородок и изучала черты лица,
спрашивала, как я спала и как моя голова. Ее тихое беспокойство заставляло меня
чувствовать себя изумительно, независимо от того, как ужасно прошла ночь. Я всегда
дарила ей первую улыбку за день.
Когда я заканчивала с едой, алиора помогала мне принять ванну и вымыть волосы,
чтобы я не скользнула своей сотрясенной головой под воду и не утонула. У нее были такие
нежные, волшебные руки, что мытье головы доставляло неописуемое наслаждение.
Казалось, я расслабляюсь вся, даже мозг. Но порой я тревожилась из-за металлического
звона и лязга медной цепи вокруг ее запястий. Крессида прикладывала все усилия, чтобы
кандалы не задевали мою ушибленную голову, но я не могла не задуматься,
они каждодневно осложняли алиоре жизнь. Однако я не задавала вопросов.
52
53
После того, как я была тщательно вымыта, она помогала мне вылезти из старой
керамической бадьи, вытирала полотенцем и, выбрав в шкафу какую-нибудь свободную,
подходящую для больной одежду, помогала одеться.
Обычно алиора оставалась со мной на несколько часов, читая или рассказывая сказки
(что я предпочитала больше). Все ее небылицы начинались со слов «однажды весенней
ночью, когда светила полная луна» и увлекали сюжетами об отваге, предательстве, магии и
настоящей любви. С десяток из них я слышала перед сном раньше, когда была ребенком и
болела, но никогда в таком количестве, одну за одной. Я обожала их все.
Все это время почти каждый день приходила Гизельда, чтобы дать мне лекарство и
проверить ушиб. Она была крупной спокойной женщиной с тонкими седыми волосами,
вечно на что-то отвлекалась, но свое знахарское дело знала. В первый день травница дала
мне молотую ворсянку в сладком сиропе, иначе проглотить горькую траву было
невозможно. От головной боли она помогла, но вызвала такую сонливость, что поневоле
слипались глаза. На следующий день она принесла мне более мягкие травы, лаврушник и
вишневик.
Все травы, кроме лаврушника, были мне знакомы. Растертые красные лепестки слабо
пахли корицей.
– Что это? – спросила я, нюхая высушенные листья. – Не помню, чтобы бабушка когда-
нибудь это использовала.
– Лаврушник, – ответила знахарка, чуточку гордая. – Я каждый год покупаю его на
Файлинской ярмарке, ведь растет он только далеко на севере, у самой горной границы. Он
очень дорогой, но такой чудодейственный, что не нарадуюсь.
– От боли бабушка в основном использовала корень крепня, – поделилась я.
Гизельда кивнула:
– Купить его здесь – дорогое удовольствие, и я немного побаиваюсь этого растения.
Можно использовать лишь крошечную дозу, иначе рискуешь убить пациента. И все же я не
отказалась бы иметь чуток в запасе.
– У меня есть с собой немного, – сказала я. – Если тебе надо.
Гизельда не смогла скрыть изумление. Как и все, она знала мою историю, но не вполне
верила, что такая юная девушка может что-то знать об использовании растений – или
иметь дело с такими опасными лекарствами.
– У тебя есть корень крепня? Так-так, что ж. Не советую тебе использовать его при
таких ранах, он больше при родах или когда человеку настолько больно, что просто