Летописцы летающей братвы. Книга третья
Шрифт:
Не менее неприятный разговор произошёл и с Юрием Кисляковым. Человек решительный и резкий, не терпящий компромиссов и двусмысленностей, он сам пришёл в наш отдел и мрачно пригласил на два слова.
– Послушай – ка, приятель, у тебя что, перо из задницы выросло? – с жёстким сарказмом, ничего хорошего не предвещающим, выплюнул он вопрос. – Кто тебе дал право копаться в чужом белье?
– Что ты имеешь в виду, полковник?
– Какое тебе дело, когда мы сдаём свои материалы Виноградовой?
– Не поверишь, но никакого, – отреагировал я, сообразив, о чём идёт речь.
– Тогда почему я должен получать втык
– А, вот ты о чём. Поверишь или нет, дело твоё. Но мне кажется, что наш союз хотят развалить и используют недозволенные приёмы. Если хочешь, расскажу всё, как было. Как на исповеди.
– Говори.
И я подробно выложил суть своих требований на предварительные заявки по иллюстрациям. Не более того.
– Евгений Иванович ловко использовал моё недовольство в своих целях. Ему не по душе, что их компашке так и не удалось заполучить меня в свои сети. Вот и пытаются добиться цели не мытьём, так катаньем. Наша ссора как раз то, что им требуется. Отсюда и пустили по редакции дезу. Неужели непонятно?
– В общем-то, похоже на правду, – поразмыслив, остыл Кисляков. – Да есть ли предел человеческой подлости? Зачем, спрашивается в задачнике, мутить в коллективе воду? Или рыбки половить хочется?
Он с возмущением хлопнул себя по бёдрам и пообещал грозно:
– Ничего, мы ещё поборемся. Мы ещё сделаем журнал читабельным!
Поссорить меня с редакторами отделов «доброжелателям» не удалось. Однако стало ясно, что охота на лис объявлена.
Противостоящая группировка на время затаилась и стала плести новые интриги.
Не зря говорят: пришла беда – отворяй ворота. Не минуло и пол – года, как горькое известие снова заглянуло в наш дом. В первый день Пасхи на моё имя пришла телеграмма о кончине матери. И хотя я всё ещё находился «под колпаком», Миронов не препятствовал моему отъезду на похороны. Перед смертью все равны.
Взяв пятидневный отпуск по семейным обстоятельствам и забрав у Редькина «Лейку», я кинулся на аэровокзал к Владимиру Михайловичу Басову. Знал, что у начальника всегда имелась броня для оперативников КГБ, государственных персон и влиятельных людей. В крайнем случае, он мог устроить бывшего лётчика в пилотскую кабину на откидное сиденье. Неудобства меня никогда не смущали.
В тот же вечер я был в родительском доме, утешал, как мог, отца и принимал соболезнования от многочисленных родственников, друзей и подруг усопшей, планируя свои действия на завтра. Отец находился в глубоком стрессе, бил себя ладонью по лбу и всё повторял, что виноват в смерти жены. Я налил ему стакан коньяку, мы выпили, и он через несколько минут расслабился:
– Как я её ни уговаривал, а настояла – таки на поездку в места нашей юности. Да ты ведь знаешь о её непреклонном характере. Сердцем чуял беду, а сдался под её напором!
Приехали в Котово, отыскали немногих друзей своей юности, пообщались, а потом перебрались в Серино.
Вот там – то всё и произошло. Сначала – то путём было. Нашли общих знакомых, как полагается, выпили за встречу, на улицу вышли, песняка задали. А потом Настёна дом своей подруги угадала. По высокому крыльцу. И разволновалась. «Давай, – говорит, – навестим. Может, кто живой остался». Только на крыльцо шагнули, только она занесла ногу
Отец с досадой поковырял вилкой в квашеной капусте:
– А тут новая беда. Привезли Настёнку в областную больницу ночью, – дежурного хирурга не оказалось на месте. Только утром сделали операцию, да неудачно. Померла жена под ножом, не приходя в сознание. От инсульта померла. Теперь вот в морге замерзает… Эх, давай добьём Колчака, – плеснул он остатки из поллитровки в свой стакан, произнося отрешённо любимую фразу. – Пойдём ночь пополам делить.
Я долго лежал без сна, планируя свои действия наутро. Ни сестра Мария из Челябинска, ни брат Юрий из Марково пока не прибыли. Приходилось рассчитывать на свои силы. И я вдруг подумал, что без помощи Ивлева мне не обойтись. Только он в состоянии обеспечить похоронной командой, оркестром и транспортом. И дело не в том, что родственники с захоронением усопшей не справятся. Мне хотелось отдать матери последние военные почести. Разве не она, сердешная, вынесла на своих плечах тяжкий труд кровавой войны и уберегла от гибели троих детей? Не она ли отчаянно сражалась, перебиваясь с хлеба на квас, за их достойное воспитание? Не она ли родила и подарила сына для армии? Это самое главное.
Ивлев, слава Богу, оказался на месте. С первых слов он вник в суть моей проблемы и, не теряя времени, отвёл к начальнику политотдела училища. Без его благословения такие вещи не делались.
– Читал, читал, – пожимая мою руку, с одобрением отозвался он на прошлогоднюю публикацию в журнале о Каче. – Снова к нам? Какие проблемы?
Говорить о ритуалах – скорбно и грустно. И я, поблагодарив за высокую оценку моих прошлых скромных заслуг, коротко изложил цель своего визита.
– Как ни банально звучит, но прими, подполковник, мои соболезнования, – склонил пепельную голову НАЧПО, и тут же вызвал по телефону нужного подчинённого.
Прапорщик уже в годах, выслушав поставленную задачу, понимающе кивнул и, обратившись ко мне, уточнил, что, где и когда он должен выполнить.
– Не смею более задерживать, – подвёл итоги переговоров хозяин кабинета. – Знаю, что у вас хлопот – полон рот.
К вечеру на похороны собрались дальние родственники, а наутро прибыли военные, и я на одном из выделенных автобусов приехал в морг за телом матери.
– Смотрите, – совершенно нейтральным голосом сказал патологоанатом, откидывая с лица усопшей простыню, – ваша?
Я смотрел на безжизненно – желтоватое, застывшее лицо женщины и не узнавал. По моему растерянному виду служитель строгого заведения понял мои сомнения и ещё раз предложил:
– Смотрите лучше…
И здесь я заметил на левом виске небольшой шрам, отметину от операции, перенесённой матерью несколько лет тому назад. Несомненно, это была она. Но какой не похожей от жизни! Я похоронил не один десяток друзей и товарищей по оружию, и только теперь заметил, что у смерти есть свои, таинственные краски.